Шишкин

Это «видение» родных мест угадывается и в картине И. И. Шишкина «Вид в окрестностях Дюссельдорфа», которую он закончил для коллекционера Н. Быкова. Не такие ли дали виделись из окна елабужского дома, не о них ли скучал он?

Открывались выставки в Брюсселе и Антверпене. Безденежье не остановило Шишкина и Каменева, решили отправиться в путь («Надо же посмотреть и голландцев, и тогда довольно, домой»).

О доме он думает все чаще и чаще. Строит планы. Мечтает о мастерской в Дубках. С жадностью читает письма, приходящие из Москвы и Петербурга.

На родине многое изменилось. Появилась артель во главе с Крамским. Впервые узнав о бунте выпускников Академии, Иван Иванович воскликнул: «Ай да молодцы, честь и слава им. С них начинается положительно новая эра в нашем искусстве. Какова закуска этим дряхлым кормчим искусства. Еще сто и сто раз скажешь: молодцы. Браво!!!!! Браво!» За делами артельцев следил со вниманием. В Академии появлялись новые таланты. Товарищи, занятые новыми интересами, начинали забывать его. Гине, тот вообще не присылал писем. Жаль было Н. С. Пименова, скульптора, умершего в декабре 1864 года.

Отправляя осенью картины «Стадо в лесу», «Спуск с горы», «Две коровы у ручья» на академическую выставку, невольно думал, как бы хорошо вслед за ними отправиться в Петербург.

Торопили с возвращением и друзья.

«Сам же ругаешь немцев, а сидишь с ними, — возмущался Джогин и добавлял: — Кстати: что ты боишься суда петербургских художников? Ни черта они не мыслят. Ты идешь по новой дороге — значит, честь и слава тебе, коли не поймут. Оставайся только самостоятелен».

«Как посмотришь голландцев, то укладывай свой чемодан и бери свои этюды, да поезжай домой. Мы с Джогиным соскучились по тебе.

Как ни тепло чужое море,
Как ни красна чужая даль,
Не ей поправить наше горе,
Размыкать русскую печаль», —

писал Волковский из села Братцево Московской губернии 28 сентября 1864 года.

Была и еще одна приятная новость, пришедшая из России. По инициативе графа Строганова Павла Сергеевича, почетного члена Академии художеств, учреждались конкурсы с выдачей денежных премий за лучшие произведения жанровой живописи. «Как пейзаж, так и жанр должны быть русские» — таково было требование графа Строганова.

Пробуждался, следовательно, общественный интерес к русскому пейзажу.

В феврале 1865 года Шишкин выставил на постоянной выставке в Дюссельдорфе три своих рисунка. О работах заговорили. Художника узнавали на улицах. Успех был полный. В одном из журналов появилась статья. Все это радовало и смущало Шишкина, но и подсказывало: можно, можно возвращаться в Россию.

Выставленные же Шишкиным рисунки в апреле были восприняты с еще большим энтузиазмом. Иван Иванович получил приглашение показать их в Бонне, Аахене и Кельне.

Работы купили в Милан и «кажется, в Англию», сообщал Шишкин.

Весна, весна. Первая зелень. Солнце. Теплый ветер.

Скоро возвращение в Россию. Наконец-то пришло разрешение из Академии художеств.

Мастерская казалась настоящим казематом. Появились деньги, и можно немного и развлечься, вспомнить о своих молодых годах. Не все же в трудах время проводить. С юмором сообщает он другу: «…я в последнее время сделался совершенно негодный мальчишка, решительно ничего не работаю, а шляюсь и мотаю деньги с хорошенькими девочками. Весна, да и какая здесь весна, просто из рук вон хороша».

А какова она в России! Скорее, скорее домой. Он намеревался недолго пробыть в Петербурге и уехать скорей в Елабугу.

Глава восьмая ВОЗВРАЩЕНИЕ

Июль. Жара. В воздухе ни звука. В лугах ворошили сено. Поблескивала вода в реке. Дымили пароходы.

Месяц прошел, как вернулся Иван Иванович в Россию. В Петербурге, в Академии художеств, получил свидетельство для занятий «ландшафтной живописью с натуры по разным губерниям России» и поспешил в Елабугу, остановившись по дороге в Москве, у Борникова, рассказать друзьям о заграничных приключениях. Дома расспросам не было конца, но через несколько дней волнения улеглись, начались будни. Мелкие домашние интересы Шишкину надоели, замечает Комарова, и он отправился в разъезды по дальним окрестностям. Начатый еще в Дюссельдорфе альбом наполнялся рисунками. В нескольких верстах от Елабуги приглянулась глухая деревушка, и он остановился в ней. Места окрест живописные. Хозяева избы приняли его за землемера и расспросами не докучали, что особо радовало Ивана Ивановича. Вернется он вечером в избу, хозяин справится из вежливости: «Много ли намерили?» Иван Иванович в ответ также вежливо: «Много, дядюшка». На том и разговор исчерпан. Чайку попьют да и спать. А чуть свет оба на ногах, за дела принимаются.

«…где-то на Каме, во время моей работы в лесу, подошел ко мне крестьянин и долго молча рассматривал мою работу, потом посмотрел мне в глаза и спросил:

— Ты чего же это тако, поштенный, тут делаешь?

— Отойди, пожалуйста, ты мне мешаешь рисовать, встань подальше и смотри сколько тебе угодно.

— Да ты чего же это, образ, что ли, делаешь?