Шизофрения

Александра, завернувшись в одеяло, сидела в шезлонге на лоджии гостиничного коттеджа, смотрела на заходящее солнце, окрасившее горы вдалеке и воды Нила в багровый цвет, и в который уже раз прокручивала в памяти события прошедшего дня, пытаясь из разрозненных пазлов сложить цельную картинку.

«Итак, перестала работать видеокамера, после чего мы пошли к пограничному знаку… Слева и справа — бескрайнее песчаное море с волнами дюн и горками барханов… Ноги по щиколотку проваливаются в мелкий, нежно-золотистый песок… Вдалеке — темный стеклянный экран, и бесконечная лестница цвета пустыни, ведущая к нему… Потом вдруг ветерок совсем стих и наступила… густая…да-да, именно густая тишина, наполненная множеством прежде неразличимых звуков. Казалось, стало слышно, как при каждом шаге песчинки трутся одна об другую. Мы поднимались по бесконечной лестнице, и Сашечка очень за меня беспокоился и даже поддерживал под руку. Когда же прошли половину пути ветер с разбойничьим посвистом вырвался из засады, хлестнул в лицо песчинками, забивая глаза, нос и рот, сорвал шляпу с головы и начал безжалостно трепать волосы, хватая меня саму горячими шершавыми руками, словно стремясь овладеть… Сашечка снова бормотал что-то про знаки… С трудом добрались до стеклянного павильона, защищающего от песка вырубленный в скале рельеф с иероглифами и изображением Эхнатона, Нефертити и Божественного Солнца — Атона. Онуфриенко сказал про божественную триаду… Потом мы встали лицом к рельефу и рассматривали его, пока мне вдруг не показалось, что очертания фигур стали зыбкими, нечеткими и подрагивающими. Я даже потерла рукой глаза. А после… Что же было после? — Александра плотнее завернулась в одеяло, почувствовав озноб. — Чей-то взгляд в спину… Я не хотела оборачиваться, но все равно обернулась и увидела… подрагивающий песчаный столб, напоминавший гигантскую человеческую фигуру, завернутую в сверкающую золотистую накидку. Он завис над ступенями, потом закрутился еще быстрее, двинулся вперед, будто силясь преодолеть невидимую преграду, но, ткнувшись в стекло, отступил, обессилено осел и сгинул в песке… И тогда мне в голову пришло имя — Онофрис… Онофрис… Онофрис… Будто отдаляющееся эхо прокатилось и исчезло в замершем вокруг пространстве… А я еще попыталась убедить себя в нереальности происходящего и подумала — все, что я сейчас вижу, создано моим воображением… Как вернулась в автобус, не помню… Почувствовала прохладу воды во рту… Открыла глаза и столкнулась с встревоженным взглядом Онуфриенко, который спросил: „Милая, как ты? Видела что-то?“ А я сказала, что видимо перегрелась на солнце, но потом спросила, кто такой Онофрис и… увидела восторг в его глазах… Он ответил, что у Осириса — сто имен, и это одно из них… Бред!» — она потерла висок пальцами и вдруг услышала негромкие голоса снизу. Прислушалась. Кажется, голос Марины.

— Саша, пойми, я каждое утро встречала рассвет. Каждое утро, как велел мне голос Учителя, собирала в себе как можно больше солнечной энергии. Я на четыре стороны повторяла пространству дело, ради которого пришла. И — ничего, Саша, ничего! Как же так?! Я изменила свою жизнь, бросила все материальные привязки, посвятила себя только делу, ради которого живу… и — ничего. Она — видит, а я — нет! Почему… она?!

— У нее, Мариночка, — дар, — услышала Александра глуховатый голос Онуфриенко.

— Но она идет только через знания, без веры. А дар без веры — проклятье! Она ведь, посмеиваясь, просто изучает нас как подопытных кроликов и ей наплевать на наше дело!

— Она — избранная, хотя до сих пор не понимает свое истинное предназначение. А ирония ее — просто неосознанная самозащита. Но ты не должна переживать. В нашем деле каждый играет свою роль, и без тебя, без твоей энергии мне будет трудно… Давай, кстати, отойдем подальше от окон… — голоса отдалились и слова стали неразборчивы.

«Ну, что ж, избранная, так избранная», — подумала Александра…

* * *

Каирское утро началось с привычных призывов муэдзинов к молитве, которые оказались всего лишь предупредительным сигналом к телефонному звонку, который вскоре зазвучал назойливо и нетерпеливо. Александра вышла из ванной, на ходу вытирая голову полотенцем, подняла телефонную трубку и прижала плечом к уху.

— С приездом! Не разбудил? — впервые тактично поинтересовался Иван Фомич, что сразу насторожило. — Чем занимаешься?

Вопрос был явно задан неспроста.

— Думаю о вас, Иван Фомич. С шести утра, — ответила она, не задумываясь.

— Так рано проснулась? — недоверчиво спросил тот.

— А я заранее проснулась. В предчувствии вашего звонка.

Иван Фомич удовлетворенно засопел, а потом торжественно сообщил:

— Мы решили реанимировать женский клуб!

— Реанимировать? — с трудом скрывая накатившую радость, она бросила полотенце на диван. — Рада за ваш коллектив. А я здесь причем? У меня, сами знаете, другая врачебная специализация.

— Как, то есть, причем? — в голосе Ивана Фомича прозвучало искреннее удивление. — Вы же женщина!

Спорить с этим утверждением было бы глупо, поэтому оставалось только поинтересоваться:

— И что?