Школа Стукачей

жизнь и не попробуют хорошего бифштекса с кровью. А знаешь,

чтобы сделать королевский бифштекс, с целой коровы малюсенький

кусок мяса выходит. И надо поработать зубами немного, что его про-

чувствовать. Это ведь не манка.

"Прикольно" написал а?

Он писал этот роман семь лет. Семь лет, понимаешь? В это время

весь его мир вокруг обрушивался. Все его пьесы, что играли и в

Москве и в Питере и в Киеве, всё запретили. Ни один рассказ не из-

давали. Элементарных денег не было. Жрать купить. Перечитай, как

он меню ресторана Массолитского описывает - Москва и москвичи

отдыхают. Слюнки текут это читать. А задуматься - так ведь он го-

лодный может, сидел, когда писал строчки эти самые. Его в угол за-

гнали. Он тогда самому Сталину письмо написал - или работу дайте

или отпустите за бугор. Сталин помог во МХАТ пристроиться, да вот

только его пьес играть так и не разрешил. Вот в жизни как бывает.

Сталин. Да. Говорят - восточный деспот, сын грузинского сапожни-

ка. А он возьми-ка - то Пастернака тряханёт, то Горького, то Пиль-

няка или Мейерхольда какого. Сапожник, а вот понимал какая

власть у писателя над массами-то.

- Да какая там власть? Это же каким ебанутым надо быть - семь

лет одну книжку писать?

- Действительно, Бибик, каким надо быть ебанутым. И не только

что семь лет писал. Он писал о Христе, Пилате и Воланде. Писал в

стране, где признать себя верующим было бы как встать на братвин-

ском сходняке и признаться, что стучишь в оперчасть. Не поймёт

ведь никто. Или писать про жизнь евреев, когда живёшь в гитлеров-

ской Германии. Он писал Мастера и Маргариту семь долгих,

тяжёлых лет, наполненных болью от пощёчин критиков, которые

написали около четырёхсот разгромных статей о его творчестве и

только три хвалебные. Там место есть в книге, где Мастер говорит,

"Эх жаль трамваем зарезало Берлиоза, а не критика Латунского".

187

Мастер пишет, размазывая по бумаге своё сердце. А потом приходит

критик Латунский, который всё на свете знает, и говорит, э брат, да у

тебя в пятой строчке сверху дательный падеж вместо родительного.

Нехорошо, стараться надо. Работать над собой.

А потом довольный своим вкладом, идёт жрать биточки и стер-

лядь в ресторан дома литераторов. Он ведь тоже, бляха, литератор,

Латунский-то.

Вот так, Бибик, на редкость надо быть ебанутым, чтобы писать

семь лет книгу, которую только что и сможешь это прочесть в узком

кругу друзей, а потом в стол её, на долгие годы.

Мастера и Маргариту издали в первый раз через двадцать лет по-

сле смерти Булгакова. А он семь лет писал её несмотря не на что. Ко-

нечно же, он не был нормальным человеком. Но знаешь, я бы все от-

дал, чтобы таким вот ебанутым быть, как он.

Да он и сам понимал, что не такой, как большинство. А это уже от-

клонение. Хочешь, ни хочешь. А бывает отклонение или в сторону

гениальности или в сторону шизофрении. И вот писатель пишет и

колеблется вечно между этой гранью - психушкой или славой. Пси-

хушкой, пьянкой с наркотой или вечностью. И понимает что балан-

сирует, и боится в темноту упасть. Вот тут то и нужна Мастеру его

Маргарита, чтобы каждый день читала его странички, целовала и

говорила: "Ах как же чудесно ты пишешь! Продолжай в том же ду-

хе!" Вот где поддержка. А может попасть женщина вот как ты, Биби:

" хули пишешь, все равно не издают, пошёл бы дворником что-ли по-

ка устроился."

Я так возбудился, что вскочив на ноги начал бегать перед Бибиком

и Булкой.

- А Пилат! Ведь он же почти все сделал, чтобы спасти Га-ноцри. Го-

сударственного преступника сказавшего: "- что всякая власть являет-

ся насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти

ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдёт в царство

истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая

власть."

И это человеку, который власти самой был воплощением. Как вот

Бурят этот, швырнул в министра стулом у того же в кабинете, а? Дух

надо иметь! Чтобы под власть не прогнуться.

А вот не пошёл до конца Пилат. То ли за себя убоялся, то ли за

державу Римскую и её интересы стоял горой, а прогнулся в тяжёлый

момент. Как и я прогнулся, и ты, Олежка, и Бибиков, когда подписки

разным дядям давали. Так то. У всех вон теперь праздник,

188

революция, а мы тут, блин, как три мушкетёра гасимся. В белом пла-

ще с кровавым подбоем…

Вот тебе, друг, Мастер и Маргарита. Книжка-то и про нас и про в-

сех, оказывается.

Вот моя Вероника…

- Да заел ты уже Вероникой своей. Вон смотри - Сеты-ага понесли.

Сейчас из него самого веронику будут делать или маргариту.

Мы замираем на крыше и наблюдаем, как толпа человек из пятна-

дцати выволокла из серединского барака самого Сеты-ага, и быстро

тащит его на середину плаца на поднятых вверх руках. Это напоми-

нает мусульманские похороны. Вроде нельзя глумиться, но не сдер-

жусь - по шариату покойного надо захоронить до заката солнца. По-

этому иногда это выглядит приблизительного так: родственники

поднимают носилки с прахом и во всю прыть устремляются на клад-

бище бегом. Как спринтеры.

Именно так и выволокли на плац сейчас папского положенца. Того

самого при котором стали говорить про папскую зону - "Пап как га-