Шкура литературы. Книги двух тысячелетий

Свалившаяся премия позволила двадцативосьмилетнему Чехову, подобно Гулливеру в передрягах, узнать себя и свой масштаб, помогла ближе и по существу познакомиться со своими литературными друзьями и покровителями, увидеть ту границу, что отделяет в людях слабость или глупость от низости, а честолюбие от его двойников и антиподов, – ощутить смрад, идущий от котлов, в которых, булькая, вывариваются людские тщеславие и зависть. Плещееву 25.10.1888: «гг. Леманы не видят ни отечества, ни литературы – все это для них вздор; они замечают только чужой успех и свой неуспех, а остальное хоть травой порасти. Кто не умеет быть слугою, тому нельзя позволять быть господином». И уже много позднее, окидывая взглядом пройденный путь, он писал в письме 14.01.1903 года: «Горькому после успеха придется выдержать или выдерживать в течение долгого времени напор ненависти и зависти. Он начал с успехов. Это не прощается на этом свете». Самому ему все это было хорошо знакомо. После поездки на Сахалин (по мнению Потапенки и др. – удачный пиаровский ход, как сказали бы сегодня) в письме от 14.01.1891: «Меня окружает густая атмосфера злого чувства, крайне неопределенного и для меня непонятного. Меня кормят обедами и поют мне пошлые дифирамбы и в то же время готовы меня съесть. За что? Черт их знает <…> …не люди, а какая-то плесень». Не говоря уж о травле, последовавшей за провалом его «Чайки» на премьере в Александринке (но об этом разговор особый и в другой главе).

Именно тогда струна жизни Чехова впервые оказалась серьезно испытана на прочность и стала натягиваться, чтобы зазвучать в полный голос. Реакция Чехова на нежданный успех не была ни парадоксальной, ни преувеличенной. В отличие от самодовольной или ополоумевшей навсегда посредственности он сознавал, что социальное признание не столько награда за достоинства и заслуги, сколько кабала на всю оставшуюся жизнь. Что за отмеченность и прыжок «из грязи в князи» расплачиваться придется не в арифметической, а в геометрической прогрессии, по хищническим процентам завышенных ожиданий, – а это вернейший способ надорваться. (Так наполеоновские маршалы из простонародья избирали весьма характерный способ самоубийства, выбрасываясь из окон: назад «в грязь». И потому Пушкин так неодобрительно оценивал конституцию Гоголя: семижильным надо быть русскому писателю и легкие иметь, как у ныряльщика, чтобы суметь – и успеть – исполнить свое назначение.)

Чехов успел извлечь из своей «струны» заключительный аккорд пятнадцать лет спустя, после чего тихо истаял в оставшиеся полгода как свеча. Одышка, кровохарканье, расстройство пищеварения – что еще это, как не отказ организма от воздуха для дыхания и от еды для поддержания жизненных сил?

Лекарю, исцелися сам

Сезонные (осенне-весенние) кровохарканья начались у Чехова в двадцать четыре года, постоянные диареи, не оставлявшие его до самого конца и осложненные периодически обострявшимся геморроем, – в двадцать пять лет.