Шлейф

После сладкого чая голос господина Штейнбоха окреп, дикция улучшилась. Кибуц с невнятным именем остался в стороне, речь пошла о Бейт-Шемеше, где они с Фаней жили на съемной квартире, пока не купили дом, а состарившись, отдали его детям, а сами поселились в том самом доме престарелых, где и заболела Фаня, с которой они познакомились в Вене, когда им было по десять лет. В первый раз потеряли друг друга в Освенциме, после войны долго не могли найтись, но чудо было явлено — они встретились и с того дня не расставались ни на секунду, а теперь…

— Кто вас сюда привез? — прервал Арон господина Штейнбоха.

— Бубалэ, какое это имеет значение? — развел он руками. — Без Фани я клюм, дрэк мит фэфэр, дэзэлбэ зах, небэх, йолд…

— Напишу, что ругает себя последними словами.

— Доктор, отправь меня к Фане! — взмолился господин Штейнбох и разорвал тесемку, на которой держалась бумажная корона, заголил живот. — Взгляните на этот кройт!

Дряблая кожа вокруг пупка была исполосована вдоль и поперек, неглубокие раны обработаны, кровь не сочилась.

— Кройт на иврите крув, капуста, — писала Анна, не глядя на происходящее за спиной.

— Как выяснилось, я не мастер харакири, — улыбнулся господин Штейнбох.

— Вы всегда были отважным, верно?

— Спросите Фаню… Она-то знает, каким я был… Когда мы потерялись, я перевернул шар земной. Я знал, что найду ее, только не знал, где. А теперь знаю, где она. Майн кинд, отведи меня к ней…

— Все уладим, — заверил Арон господина Штейнбоха и вышел из кабинета. Санитары развозили ужин. Арон попросил их отнести в кабинет две порции, велел старшей сестре приготовить господину Штейнбоху место в палате, где лежала Анна, и вызвать врача-гериатра. Какая бы ни была судьба — практика банальна: транквилло, контроль, и, если сутки пройдут без эксцессов, выписка по месту жительства с перечнем назначений.

Анну он отвезет домой. Жене скажет, а лучше напишет, что из-за наплыва больных он остается в «Эйтаним» допоздна.

Слагаемые поражения

Компьютер работал.

Федя в байковой пижаме и Ольга в скромной ночной сорочке лежали впритирку на раскладушке и в четыре глаза читали (глагольная рифма, надо бы исправить) верстку статьи «Слагаемые поражения Веры Поляковой» для фабрично-заводской газеты «Красный маяк».

Откуда взялась Ольга? Видимо, воспользовавшись отсутствием хозяйки, Федор Петрович переименовал директорию. Ни к чему Чижуле жить под именем дочери Пер-Гюнта из одноименной пьесы Ибсена. Эльга — раздражает слух, Ольга — ласкает.

«В красном уголке пожарников ткацкого станка тесно и жарко. Девушки сидят в пальто, тесно прижавшись друг к другу. Писать неудобно. Впрочем, тетради принесли не все, да и записывать приходится мало, так как трудно уловить центральную мысль пропагандиста…»

Странно, куда пропал подзаголовок «Подробности одного политзанятия»?

Какие-то они рассеянные…

Когда она переписывала всю эту бурду из газеты в компьютер, ей хотелось править каждое слово. Теперь пусть сами этим занимаются.

— Тут несуразность, Чижуля: им было жарко в красном уголке, но при этом они сидели в пальто. В общественном заведении не принято находиться в верхней одежде. Если там было так жарко, зачем прижиматься друг к другу без всякого взаимного удовольствия? Вот мы с тобой…

Раскладушка скрипнула.

— …прижимаемся для взаимного удовольствия…

— Федя, ты меня раздавишь…

— В тесноте да не в обиде, Чижуля… В неудобной позе писать сложно… Но это не их вина. К тому же ими не улавливалась центральная мысль.

— А тобой?

— Пока нет. Мой опыт пропагандиста таков: партийное слово должно войти в человека. Это любовное соитие, а не массовое совокупление.

* * *

Они лежат в бунгало на широкой кровати и читают «Искателей счастья» с планшета. С того места, где Арону предстояло доесть торт и вынести чемоданы, а автору сего труда нажать на Delete.

Чемоданы остались на месте, Delete не сработал.

— Не столь уж прозорлива твоя Анна.

— Смотря в чем. Нас с тобой она видит насквозь.

— Тогда хорошо, что она с нами не поехала…

От Мертвого моря Анна отказалась в последний момент. Видите ли, ей необходимо расправиться со «скользкой сценой». Шуле тоже необходимо кое с чем расправиться. Но для этого ей нужен необитаемый остров. И Арон.

Всю неделю ее одолевали проблемные подростки. Карнавальное шествие Давидов, желающих стать Дворами, и наоборот. Пандемия, все по домам, живое общение заменено зумами и чатами, вот и придумали себе занятие на горе родителям. Те отказываются принимать игру — ну как говорить про собственную дочь «он», а про сына «она»? В ответ на родительское сопротивление — депрессия, резанье вен и как крайняя форма подросткового бунта — суицид. Крутой экстрим.

* * *

«Пропагандист Вера Полякова — член ВЛКСМ с 1924 года, член ВКПБ с 1930 года — прошла проверку в райкоме партии. На фабрике она заведует радиоузлом. В комитете комсомола ее считают одной из хороших пропагандистов».

— Зачин хорош. Переходим к разоблачению.

«Вера Полякова говорит скучно и нудно. Девушки зевают. Скука становится хозяином на кружке, в такт тикающим большим часам скучно льется речь пропагандиста».