Читаем Шлейф полностью

Чижуля ширится и крепнет. Скоро она родит пионерку в красном галстуке с тугими косичками, которая будет радовать семейство примерным поведением, а баловать ее будет Иринья, чье влияние на детей (Алексей Федорович пока не в программе) Полиной Абрамовной будет оценено как пагубное. Безответственная доброта Ириньи «ослабит пружину личного роста Тани, лишит амбиций, приведет к мягкотелости». У Тани это найдет выражение и в работе, и в личной жизни. Не хотела стать химиком — стала, не хотела замуж за полковника МВД — вышла, не хотела рожать по состоянию здоровья, подорванного химией, — родила. Потом, конечно, и сына полюбила, как до того полюбила подружек по химической лаборатории, да и мужа в конце концов, раз уж был такой. В том, что сын вырос оболтусом и махинатором, Иринью винить не следует, хотя она и подзуживала про Артек, мол, «не сдавайте ребенка в лагерь, коли он подворовывает, ему от этого тяжело на душе…» Стрижка бобриком, и вперед, бледнолицый сын, в пионерский лагерь, там тебя отучат по чужим карманам шарить. Сын полковника МВД не станет вором! Куда там! В 90-е скупил весь мрамор в Греции, разбогател, детей настрогал и украсил бы всю Россию дорийскими колоннами, а тут подстава. От секретарши. Она осталась беременной и богатой, а он спился, рыгал и икал в родительском доме, пока не помер. В этом и, как следствие, в смерти Татьяны, полковник МВД винил Ельцина и «его воровскую шайку». Из-за них пышка с редкими зубами и стеснительной улыбкой за какие-то два месяца превратилась в маленькое тельце. Хоронили ее под тихое пение Алексея Федоровича:

Засни, моя деточка милая!В лес дремучий по камушкам Мальчика-с-Пальчика,Накрепко за руки взявшись и птичек пугая,Уйдем мы отсюда, уйдем навсегда.Приветливо нас повстречают красные маки.Не станет царапать дикая роза в колючках,Злую судьбу не прокаркает птица-вещунья,И мимо на ступе промчится косматая ведьма,Мимо мышиные крылья просвищут,Мимо просвищет Змей с огненной пастью.Мимо за медом-малиной Мишка пройдет косолапый…Они не такие…Не тронут.Засни, моя деточка милая!Убегут далеко-далеко твои быстрые глазки…Не мороз — это солнышко едет по зорям шелковым,Скрипят его золотые, большие колеса.А вот и полночь крадется.Темная темь залегла по путям и дорогам.Где-то в трубе и за печкойВетер ворчливо мурлычет.Скоро и ветер уснет,И деточка милая…<p>На рассвете</p>

Арон заслонил собой монастырь Креста, из-за взъерошенной гривы проглядывала несуразная колокольня. Рука с трубкой обнимала изящно выгнутую спинку стула, который Анна недавно приволокла с помойки. Артистическая поза, нога за ногу, рука в откиде, и фон, конечно же, знатный. Не исторически дробный, а онтологически цельный, никаких коленопреклоненных красоток и белых лебедей… Логичней было бы обнимать жену, а не спинку стула.

— «Его волосы темны, как темный гиацинт, а губы его красны, как роза, которую он ищет. Страсть сделала его лицо бледным, подобно слоновой кости, и скорбь наложила печать на его лицо».

— Что это?

— Отрывок из юношеской пьесы Владимира Абрамовича Канторовича «Соловей и Роза». Написана под воздействием внезапно нахлынувших чувств к младшей сестре его жены.

Арон кивнул и прижал к уху айфон. Жена. Он слушал ее, не перебивая, довольно долго. Потом сказал:

— Согласен. Мы все видим по-разному. (Теперь его фигура в контражуре, за спиной яркое солнце.) Хорошо, что у тебя есть друг и что сын его принимает. Остальное уладим между собой.

Скорбь так и не наложила печать на его лицо. А уставшим он выглядит всегда.

— Не стер бы ты зрение свое пристальное в порошок! — сказала она, глядя, как Арон крутит кулаками в глазницах.

Не стер, отнял кулаки от лица, уставился на Анну. Глаза что выжигательные стекла.

— Ты когда-нибудь спала в ванной?

— У меня нет жены, которая выносит из дому лишние вещи. Сперва чемоданы, потом тебя. Минимум вещей, максимум порядка.

— Ты не знаешь Йоэль!

— Так написано на странице 128.

— Всякую чушь помнишь.

Арон злился на жену.

— Не чушь тоже помню.

— Что, например?

Ждет. Надеется, что сейчас она расскажет ему про детство, скажем, как научилась складывать слова из букв…

— Помню колыбельную: «Засни, моя деточка милая! Убегут далеко-далеко твои быстрые глазки»…

— Кто пел?

— Голос Алексея Федоровича.

— Тьфу!

Перейти на страницу:

Все книги серии Художественная серия

Похожие книги