Шлюхи

предоставленных бумаг... Вернее, действия его рук были скоординированы так: левая

пододвигала и раскладывала листы, а правая юркнула под черный замш Аллиной юбчонки и

фундаментально обосновалась там. По сути дела, в этой мизансцене и проходил весь

последующий эпизод, весь их рабочий диалог.

— Это рецензийка. Это статеичка. Это что у нас? Это опять статеичка,— бубнил себе под нос

Имярек Имярекович, на секунду не отрывая прозорливого взгляда от стола.— Золотко мое, а это

что? Что за такое заявленъице?

— Это мое заявление,— отвечала Алла твердо, но не без почтительного легкого дрожания в

голосе.

— Ах-ах-ах! Что за почерк! Умничка! Умничка. Таким почерком только письма к Антиоху

Дмитриевичу Кантемиру было бы писать! Какой слог... И о чем ты тут просишь, моя рыбонька?

— Имярек Имярекович, я работаю у вас уже...

— И как работаешь! Изумительно работаешь! И что же?

— Имярек Имярекович, я понимаю, что, может быть, могу показаться нескромной...

— Что ты! Что ты, деточка!

— Имярек Цмярекович, может быть, я, конечно, еще недостаточно опытна для такой

должности...

— Да-да?

— Имярек Имярекович, миленький, я хотела бы... Я чувствую, что смогла бы возглавить отдел.

— Рыбонька моя золотая, ну кто же в этом сомневается?! Ты все можешь! Такая женщина— это

золотой клад. Но ты же знаешь, что у нас есть Тамара Петровна. Уже тридцать лет, как есть.

— Я все понимаю, Имярек Имярекович! Я просто подумала, что Тамаре Петровне уже пятьдесят

восемь... И, может быть... она сама хочет...

— А вот хочет ли она, ты у нее и узнай. Узнай, узнай. И, если после того она вдруг захочет...—

на глянцевитых гладях лица Имярека Имярековича распустилась такая полная, такая обильная

улыбка, что Алла Медная едва успела ухватить за ее нарядностью еле уловимую тень то ли намека,

то ли посула.

— Если только она захочет...— повторил Имярек Имярекович.— Аллочка, девочка моя, только

тебе! И никому другому!

Здесь главный редактор популярного толстого журнала присовокупил к сиротливо лежащей на

столе шуйце более счастливую десницу. Взяв в толк, что эта сцена подошла к финалу, Алла Медная

10

растянутыми губами соорудила слово “спасибо” и на предательски подрагивающих ногах

засеменила к выходу. В ее только что столь напряженно поработавшем мозгу темнела и путалась

какая-то надежда. Она еще не отдавала себе отчета, что за шаги и в каком направлении ей

надлежит осуществить, но плотоядное упование горячило трепещущие жилы, и сладость уже

обоняемой добычи проступала все определеннее.

Алла Медная выпорхнула из судьбораспределительного кабинета, несомая приливом просто

сатанинских сил. Отчаянная свобода проектирования последовательных целесообразных действий

кружила голову, ласкала млеющее тело сладостной дрожью. Да, Алла еще не знала, какие такие

конкретные действия незамедлительно предпримет, но до краев своего сознания она была полна

самой разудалой решимости. В голове ее клокотала колоссальная работа: из самых потаенных

файлов мозга вылетали клочки порой наипричудливейшей информации; они сплетались,

раскалывались, рассортировывались по темам и первоочередности, диффундировали один в

другой... Так что, пока известный критик все крепнущими ногами в хорошо натянутых чулках

преодолевала малую дистанцию редакционного коридора, в том отделе ее психики, который

кассовый австрийский еврей называл “бессознательным”, уже составлялась четкая, вполне

обязательная программа. Пятьдесят восемь лет... сегодня на работе по возможности не

встречаться... сыну было где-то тридцать шесть—тридцать семь... погиб в автокатастрофе год

назад... дома поискать какую-то вещь!.. наклонности старорежимные... предпочитает старомодные

украшения и такие же платья... носится с именем сына, как с писаной торбой... поискать дома какую-

то (какую?) вещь!.. был разведен... одеться скромно, очень скромно... некоммуникабельна, но

сентиментальна...

Из-за двери с табличкой «Бухгалтерия» вышел антончеховствовавший своей бороденкой

заместитель главного. Алла окатила его просто мефистофельской улыбкой—так что тот, растерянно

дернув губами, непроизвольно шагнул назад.

Весь остаток рабочего дня внутричерепное давление у Аллы нарастало, тяжесть нависшего

дела жизни и смерти довлела над ней и могла быть устранена только по благоприятном для Аллы

разрешении вопроса. Она несколько озадачивала сослуживцев то рассеянностью, то воспаленными

всплесками темперамента. Даже, когда в комнатку с тремя столами, один из которых был закреплен

за Аллой, вбежали, запыхавшись, нигде не показывающиеся один без другого, словно попугаи-

неразлучники, излюбленные в литераторской среде информаторы и пересмешники — Нинкин и