Шофёр Тоня и Михсергеич Советского Союза

Лыжи из окоченевших рук Ремпеля тут же вывалились и рассыпались по платформе.

– Твой Ильяс уже неделю лыка не вяжет! – Ремпель погнался за детской деревянной лыжей, пытавшейся ускользнуть под беспощадные стальные колеса электрички.

– Фахретдинов! – расплылся в улыбке Фахретдинов, протянул Антонине руку и продолжил: – Художник! Монументальный живописец, в некотором роде! На пленэре тут, можно сказать. На свежем воздухе, в каком-то смысле. В гордом одиночестве, не побоюсь этого слова.

– Вы заодно и погостить решили? – озадаченно спросил Ремпель Мазаева, оценивая набитый под завязку рюкзак.

Антонина, не обратив внимания на руку Фахретдинова, развернулась на железной ступеньке вагона, взяла за подмышки Радика и крикнула что есть мочи:

– Костик, помогай!

– Так надолго?! – обомлел Ремпель, увидев перед собой закутанного карапуза.

– Э-э… Тут такое дело… У меня теща, тесть, жена, брат жены со своей женой, телята, козы, кролики, курицы, блин! – сразу помрачнел Фахретдинов, – очень все далеки от высокого, ни во что не верят, даже в коммунизме сомневались, когда еще не положено было!

– И у меня в клубе только одна служебная комната с кроватью, тумбочкой, школьной партой, черным телефоном на стене, – кисло сообщил Ремпель и совсем кисло добавил: – Но я могу временно пожить в кладовке с барабанами, горнами и балалайками…

– Не беспокойтесь! Мы ненадолго, – успокоила местную интеллигенцию Антонина. – До вашего йети на лыжах дойдем, обратно под горку скатимся и на вечерней Раевской электричке домой в Уфу на станцию Черниковская!

* * *

Напившись в клубе горячего чаю с жирным козьим молоком, съев по одному сваренному вкрутую яйцу и все привезенные Мазаевыми бутерброды, энтузиасты единогласно решили, что самое время идти на поиски йети!

К клубу тем временем стали подтягиваться любознательные и неравнодушные жители поселка.

– Комиссия! – шептались неравнодушные.

– А дите зачем? – удивлялись любознательные.

– Для прикрытия! – усмехались неравнодушные.

– Ничего святого! – качали головами любознательные.

– Снимать будут! – уверенно сплевывали шелуху от семечек неравнодушные.

– Кого?! – пугались любознательные и оглядывались на контору сельсовета.

– А всех! – зло скалились неравнодушные и добавляли в сторону того же сельсовета: – Кое-кого и посадят!

* * *

От клуба к ферме вела накатанная дорога. Сначала она была белой и скользкой, ближе к коровникам становилась рыжеватой, а потом и вовсе грязно-коричневой. Первыми шли Ремпель, Фахретдинов и Мазаев, за ними, все больше отставая, медленно ползли на лыжах Антонина и Радик, следом траурной процессией двигалась разношерстная толпа жителей поселка.

– Давайте, давайте! – настойчиво предложили свою помощь Фахретдинов и Ремпель.

– Да я бы как-нибудь справился… – Мазаев отдал одну лыжу художнику-оформителю, другую – завклубом, а сам достал из-за пазухи стальные рамки и направил в сторону приземистых коровников с облупленной белой штукатуркой.

Антонина не успевала подниматься на ноги, как опять наступала одной лыжей на другую, теряла равновесие и снова падала на бок. Радик басовито хохотал, не переставая.

Разношерстная толпа помогала Антонине полезными советами: «Палками упирайся, комиссия!», «Ноги, контролерша, выпрями!», «Спортсменка, сними ты эти доски с валенок!», «Городская! Мальца не задави!», «Эй, гласность, домой езжай, на асфальте тренируйся!». Но вдруг толпа замолчала и расступилась – в нее въехал болезненно тарахтящий зеленый уазик и со скрипом остановился.

– Что такое?! Куда?! Кто позволил?! Документы проверяли?! – крикнул председатель сельсовета в опущенное окно уазика передовой доярке Хусаиновой.

Хусаинова поправила на голове пуховую шаль, надеваемую только в особо торжественных случаях, обстоятельно вздохнула, но приступить к подробному ответу не успела, – из ближайшего коровника выскочил зоотехник Ильяс с двустволкой и тонко, но пронзительно потребовал:

– А ну ордер на обыск покажь! Без ордера не позволю коров пересчитывать!

– Рамки на него направьте, Константин Андреевич! – неожиданно посоветовал Мазаеву Фахретдинов.

Рамки в руках Мазаева дрогнули, качнулись и сошлись друг с другом, безоговорочно указывая на зоотехника Ильяса.

– Йети!.. – Фахретдинов расплылся в улыбке, отдал лыжу Ремпелю, распростер руки и шагнул к Ильясу, – а я ведь догадывался, друг!

– Стреляю на поражение… – неуверенно предупредил Ильяс, тут же поскользнулся на коровьей лепешке, высоко выбросил вверх ноги, шмякнулся задом о землю и дуплетом выпалил в воздух.

Толпа охнула, Фахретдинов крякнул, Ремпель с Мазаевым попятились, уазик председателя сельсовета зашелся в кашле, после чего намертво заглох. Антонина сбросила с ног лыжи, схватила Радика в охапку и побежала на станцию, приговаривая дорогой: «Что же это в советской сельской местности делаться стало! Не пахнет тут, Михсергеич, хоть застрелите вы меня, никакой перестройкой, гласностью и ускорением!»

* * *

– Ремпель сегодня на работу звонил, – рассказывал через день Антонине Мазаев. – Все-таки выследили они с Фахретдиновым настоящего йети!