Шоколадные деньги

– Кейп! Когда все это случилось, мне было лет одиннадцать. И я любила твоего отца. Он был ко мне добр.

– Ах, как мило! Что ж, я рад, что он хотя бы к кому-то был добр. Потому что меня он практически игнорировал. Его никогда не было рядом, а если и был, то не обращал внимания.

Я слышу ненависть в его голосе. Начинаю плакать.

– Я не собираюсь тебя жалеть, Беттина, если ты жалости хочешь.

Я ничего не могу с собой поделать. Слезы все льются и льются, прочерчивают дорожки по моему лицу.

– Тебе правда так надо меня ненавидеть? Я не хотела… я не хотела про это заговаривать. Я просто подумала, что, учитывая обстоятельства, тебе надо знать.

– И чего ты от меня хочешь?

– Не знаю. Чтобы ты сказал, что это не моя вина? – рискую я. – Чтобы простил, что не рассказала раньше?

– А вот этого не будет, – отвечает он.

Он старается, чтобы это прозвучало подло, но я знаю, что ему тоже хочется плакать. Он встает, отходит на несколько шагов, потом поворачивается, к нему уже вернулось самообладание:

– Ищи и в этом хорошее: ты всегда можешь написать про это рассказ.

27. Понедельник

Октябрь 1983

До «суда» три дня. В кампусе я приобрела статус своего рода «знаменитости». Всем не терпится узнать, каковы будут последствия нашего проступка. Нас отчислят или нам позволят остаться? Проступок особенно пикантный, поскольку речь идет о сексе. Большинство учеников школы слишком поглощены учебой, чтобы потерять невинность.

Мередит все еще в ярости, и остальные девчонки Брайта следуют ее примеру. Они больше не отпускают гадких замечаний, они попросту меня игнорируют. Холли это дается нелегко, потому что она взаправду милый и добрый человек. Не может заставить себя рассказать родителям о случившемся с соседкой по комнате, у которой вроде бы были такие же, как у ее семьи, ценности. Воображаю, как она говорит в телефонную трубку: «Да, все отлично. Мы с Беттиной прекрасно ладим».

Но и ее остатки доброжелательности развеиваются как дым, когда до нее доходит, что я тут не бедная ученица по гранту, как она сама, а дочь Бэбс Баллентайн, «шоколадной наследницы». Я в родстве с едой, как они изначально и думали.

Холли узнает это от одной ученицы старших курсов из Чикаго, которая позвонила домой поделиться новостями, что меня ждет дисциплинарная комиссия. А родители ответили, мол, чего еще ждать от дочери Бэбс с ее деньгами. Теперь у Холли есть свои причины со мной не разговаривать. Я солгала ей и ее родным. Тот факт, что я этого не хотела, не в счет.

Мне не вполне понятно, когда Бэбс приедет в кампус. Я боюсь ей позвонить и спросить. Она может приехать во вторник вечером и повести меня в город обедать. Она может дождаться среды и приехать перед самым «судом». Или, может быть, ну просто может быть, она вообще не приедет. Придется подождать, там видно будет.

Вечером в понедельник, после обеда, в нашей с Холли комнате пусто, но на стене у моей кровати кто-то большими коричневыми буквами вывел слово «ЛГУНЬЯ». Я подхожу поближе и обнаруживаю, что эпитет написан шоколадом. На стене за моей подушкой красуется слово «БЛЯДЬ» – тоже шоколадом. Мне стыдно, а еще я прихожу в ярость, что придает мне смелости встретиться лицом к лицу с Мередит, Джесс и Холли.

Я врываюсь к ним в комнату. Потрясена видом того, что Холли курит. Она явно еще не научилась и кашляет после каждой затяжки, но не сомневаюсь, к концу семестра, в декабре, она овладеет этим полезным навыком.

– В чем дело? – раздраженно спрашивает Мередит.

– Что это за долбаные художества у меня на стене? Должна сказать, написать шоколадом весьма оригинальная идея.

Мередит пропускает мой вопрос мимо ушей, зато поворачивается к Холли, которая смотрит мне прямо в глаза и говорит:

– Я узнала правду о твоей семье. Как ты посмела позволить моим родителям считать, что у тебя нет денег? Ты даже взяла десять долларов у папы! Ты что, над нами издевалась?

В любых других обстоятельствах я попыталась бы объяснить, даже извиниться. Но сейчас я в такой ярости от дезертирства Холли, от того, что она испоганила мне стену, что могу только буравить ее взглядом.

– Тебе известно, что это считается преследованием? – спрашиваю я. – А это посерьезней того, в чем меня сейчас обвиняют.

Холли бледнеет, смотрит на Мередит, но та только говорит:

– К списку похвальных эпитетов Холли следовало бы добавить «доносчица» и «сучка».

Я никогда на них не донесу, но черпаю некоторое удовлетворение в их реакции на мой блеф.

– А пошла ты, Мередит, – говорю я и иду в ванную за тряпкой.

Намочив ее, я начинаю оттирать стену. По крайней мере, Холли не воспользовалась несмываемыми чернилами.

Покончив со стенами, я сажусь за домашние задания. Зачем? Просто не могу придумать, чем бы еще заняться. Потом я замечаю, что все вещи Холли исчезли.