Шоколадный папа

В баре громко играет запись Building Burst, и во всем мире есть только они вдвоем. Андреа не слышит, как Янна, перекрикивая музыку, спрашивает, скоро ли они пойдут домой. Точнее, слышит, но не обращает внимания, потому что Каспер-и-Андреа — одно сияющее слово, единственное важное слово.

А теперь они Каспер и Андреа. Между словами пробелы, звуки Каспера поутихли, цвета приобрели оттенок серого. Андреа не в силах постоянно ждать, когда Каспер в очередной раз попытается умереть, не желая быть частью МЫ. Сверкающего «мы», каким оно могло бы быть. Она смотрит на свои руки: если бы ей пришлось выбирать… она, без сомнения, выбрала бы руки, и это очень печально.

Это и есть Андреа: стоит перед пустым холстом с кисточкой в руках. Орошать все вокруг краской, но думать о результате. Работать над картиной до тех пор, пока содержание не станет явным: кричащие цвета должны поражать зрителя или по крайней мере как-то действовать на него. Андреа ненавидит серое и неподвижное: повседневность без движений, свои собственные вздохи. Чужие вздохи. Как будто жизнь — это нечто утомительное, а ведь на самом деле она достойна ликования! И Андреа должна ликовать, но что-то — что?! — застряло в теле, как пробка. Смешно звучит: пробка в теле — но Андреа ни капельки не весело. Жизненный запор. Не мочь. Не сметь.

А это Каспер: пламя под серой оболочкой — она должна помнить об этом. И он должен, не так ли? Но Андреа больше не видит пламени, а просто знать о нем недостаточно. Нужны доказательства, а не постоянные обещания — нужны доказательства того, что и в самом деле что-то происходит, зарождается внутри и выходит на поверхность, превращаясь в бурное веселье. Андреа так боится заразиться серым, если ляжет рядом, если попытается проникнуть еще глубже в него…

Поэтому она остается в стороне. Надежный вариант, не так ли?

Андреа может хотя бы нарисовать цвета. Ей хотелось бы нарисовать Маддалену, чтобы знать: вот так она выглядит — та, что может все изменить. Изменить как минимум четыре жизни, коснуться всех чувств. Андреа окунает кисточку в голубую краску.

Голубое небо. Карл идет по дороге, мощенной булыжником, в солнечной стране. Он непохож на себя: движения мягче, непринужденно улыбается. Борода та же — единственное совпадение с действительностью. Белый костюм, светло-зеленый галстук. Решительные шаги вниз по улице. Ему словно привычна эта жара, а не холодный ветер и скованное льдом озеро в Городе Детства. Люди останавливаются и оборачиваются. Но в этой стране не завидуют уверенной походке — во взглядах только любопытство. Карл здоровается с зеленщиком и пекарем. У Карла в петлице цветок — желтая гербера, он останавливается, чтобы с кем-то побеседовать. Это старик, метущий гравий у входа в свой ресторан. Карл говорит что-то на безупречном итальянском, старик смеется. Он хочет пригласить Карла, но тот вежливо отказывается, кивая в сторону башенных часов вдали, у поворота. Протягивает владельцу ресторана сигару и сам берет одну, зажигает обе, затягивается и выдыхает дым — большие, толстые кольца дыма повисают в воздухе, лопаются и исчезают.

— Андреа. — Каспер на пороге. На нем домашний костюм (депрессивная униформа). Вид у него усталый, лицо иссиня-бледное. Но все же красивое, как всегда.

Ей хочется обнять его, шептать ему на ухо правдивые слова о вечной любви. Она видит обручальное кольцо у него на пальце, знает, что это было бы хорошим жестом. Каспер в двух метрах от нее. И все-таки. Ничего. Все то же. Он там, она здесь. Каспер и Андреа. Два человека в одной квартире. Два вагона, направляющихся в разные стороны. Андреа вздрагивает от этой мысли. Надо обнять его, чтобы они снова стали одним целым.

— Я в магазин. Тебе что-нибудь нужно?

Да, мне нужен ты, мне нужны мы, как раньше, я хочу быть честной с тобой, я хочу, чтобы ты говорил со мной, я хочу, хочу, хочу… но не знаю как, не знаю, что мне сделать, чтобы попасть к тебе, чтобы впустить тебя, чтобы все стало, как раньше, или чтобы момент настоящего был желанным.

— Маленькую шоколадку, — отвечает она, — лучше с орехами.

И вот Каспер улыбается. Андреа так любит, когда он улыбается!

— А еще лучше — большую шоколадку, — говорит он, — на полкило, а то и килограммов на пятьдесят!

Она смеется. Да, это был бы правильный шаг. Это тоже неплохой метод.

— Что ты рисуешь? — спрашивает он, подходя ближе.

— Пытаюсь нарисовать Карла… или, может быть, Маддалену… что-то такое. Но я не знаю, с чего начать.

Он стоит у нее за спиной, его дыхание касается ее волос.

— Начни с губ, — выдыхает он, — или с глаз. А там посмотришь. — Он снова отдаляется. — Значит, тебе только маленькую с орехами? И больше ничего?

— Купи побольше, разделим пополам. Ты любишь шоколад с орехами?

— Да, но мне больше нравится простой молочный.

— Ну, тогда покупай что хочешь. — в голосе слышится раздражение, но она вовсе не нарочно.

— Но это же для тебя. Чего тебе хочется?

— Неважно, мне уже вообще не хочется шоколада.