Шолохов. Незаконный

Мало кто отстранял от руководящей деятельности Шолохова так рьяно, как он сам, тем не менее вопрос был поставлен верно. Однако кандидатура Шолохова вызывала в ЦК сомнения в силу других, вполне объективных причин. Заведующий отделом науки и культуры ЦК Алексей Румянцев представил секретарю ЦК Петру Поспелову подробную записку о положении дел в Союзе писателей. В числе прочего там было написано: «Многих писателей и широкие читательские круги волнует судьба некоторых крупных художников слова, таких как М. Шолохов, который систематически пьёт, серьёзно подорвал своё здоровье и долгое время не создаёт новых произведений. Писатели высказывают мнение о том, что на Шолохова может воздействовать только ЦК КПСС, ибо Союз советских писателей в этом отношении бессилен».

Записку обсудили и восприняли всерьёз.

Приняли решение направить в гости к Шолохову секретаря правления Союза писателей СССР Дмитрия Поликарпова. Шолохов давно его знал: с 1939-го по 1944-й тот работал заместителем начальника Управления пропаганды и агитации ЦК. Они были ровесниками и общались всегда дружески.

Шолохов, как он умел, сердечно встретил гостя. Обсудили всё, что положено обсудить о делах писательских. Потом Поликарпов взял да выложил: в ЦК волнуются, что ты пьёшь, Миш. Может, подлечим тебя?..

…На другое утро Шолохов Поликарпова отправил в Москву.

Назначать такого человека главным докладчиком показалось рискованным. Никакого угомона на него не было.

* * *

Чтоб вожди смогли заранее оценить настроение в литературном сообществе, на 13 декабря назначили встречу писателей с партийным руководством.

В одном помещении собрались Хрущёв, Булганин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Микоян, Молотов, Суслов, с одной стороны, и, с другой, Шолохов, Фадеев, Симонов, Сурков, Эренбург, Безыменский, Твардовский. Последний 14 декабря записал в дневнике: «За столом Президиума сидели люди большого государственного дела и всемирной ответственности, люди эти не большие знатоки нашего дела, но они и не притворялись таковыми, они были скромны, внимательны, осторожны и сдержанны в репликах».

Твардовский не без раздражения заметил, что партийные вожди ждали «конкретных просьб», но вместо этого столкнулись с желанием писателей «поораторствовать». Но отчего ж им, ораторствуя, было не поделиться с руководителями страны представлениями о грядущем? Никаких «конкретных просьб» не прозвучало, и хорошо. А чего им, бумаги надо было попросить и карандашей? Или путёвок к морю?

Фадеев говорил об общем состоянии дел на писательском фронте. Эренбург – о необходимости иных, быть может, более мягких подходов к общественному устройству и идеологии.

Следом взял слово Шолохов.

15 декабря Корней Чуковский запишет в дневнике: «Весь город говорит о столкновении Эренбурга и Шолохова, говорившего в черносотенном духе».

Мать Корнея Ивановича – Екатерина Осиповна Корнейчукова – родила его от почётного гражданина Одессы Эммануила Соломоновича Левенсона. Будущий Корней Чуковский (при рождении – Николай Корнейчуков) вырос в Одессе и Николаеве, в годы, когда Украину сотрясали еврейские погромы. Для Чуковского любое упоминание еврейства вслух уже отдавало «черносотенным духом».

Что же такого сказал Шолохов?

На это жёстко намекает в тех же дневниковых записях Твардовский: «Жаль Шолохова. Он выступал постыдно, каким-то отголоском проработок космополитов звучали его напоминания Эренбургу о том, что тот писал в 21 г. и издал в Риге, что тот принижает русских людей и, наоборот, возвеличивает евреев. Ах, не тебе, не тебе, Михаил Александрович, говорить эти слова. И хриплый, задушевный голос, местами глохнувший, срывавшийся совсем – голос, относительно происхождения хрипоты которого не могло быть ни у кого сомнений».

Если верить Твардовскому, похмельный Шолохов едва ли не антисоветчину 1921 года издания у Эренбурга раздобыл и обнародовал. Но Шолохов всего лишь для начала прочитал вслух стихи Эренбурга: «…Но люди шли с котомками, с кулями шли и шли / и дни свои огромные тащили как кули. / Раздумий и забот своих вертели жернова. / Нет, не задела оттепель твоей души, Москва!» Это вполне остроумное цитирование ничем не могло унизить Эренбурга.

Шолохов мягко намекал: у русских людей огромные заботы, и они не нуждаются в той оттепели, что вы, Илья Григорьевич, задумали.

Следом он привёл в пример другое сочинение Эренбурга, уже прозаическое. О той встрече, не называя Шолохова по имени, вспоминал в своих мемуарах и сам Эренбург:

«Главный сюрприз был впереди: писатель-классик, припомнив мой давний роман “В Проточном переулке”, сказал, что в нём я изобразил дурными русских людей, а героем показал еврейского музыканта Юзика. Я вздохнул, но не удивился: мне было уже шестьдесят три года».

Роман «В Проточном переулке» – вещь действительно жёстко реалистическая и к своим персонажам безжалостная. Само название его символично и не случайно. Роман действительно был издан в Риге, но не в 1921-м, а в 1927 году.