Шолохов. Незаконный

«Уверены, что не одни мы были поражены тем выпадом, который позволил себе на страницах “Литературной газеты” В. Ажаев против крупнейшего советского писателя М. Шолохова. В статье “Уважать свой литературный цех” В. Ажаев, вопреки общеизвестным фактам, поставил под сомнение тот огромный вклад, который внёс и повседневно вносит М. Шолохов в дело развития советской литературы, в дело воспитания наших литературных кадров. Поглядывая из окна своего кабинета председателя комиссии Союза писателей по работе с молодыми авторами на станицу Вёшенскую, В. Ажаев снисходительно поучает: “М. Шолохов, видимо, не вполне понимает, каким плохим примером для молодых литераторов является его пренебрежительное отношение к горьковской идее и практике союза”. И тут же В. Ажаев весьма недвусмысленно пугает автора “Тихого Дона” и “Поднятой целины” словами об отрыве “от жизни”. В. Ажаев делает вид, что ему не известно то, что известно всем. Всем известно, что в станицу Вёшенскую к Михаилу Шолохову идут и едут многие – идут и едут за советом, помощью и поддержкой».

Это безусловно было правдой.

Предстояла литературная драка.

* * *

Симонову, конечно, никакого дела не было до того, участвует ли Шолохов в судьбе молодых писателей или нет. Он выбрал себе в шолоховской обороне, как ему казалось, слабое место и туда бил: Шолохов не имеет права вмешиваться в литературные дела – он давно их игнорирует и ситуации не понимает.

Но Шолохов как раз всё, не хуже Симонова, понимал.

Он не был противником перемен.

Шолохов, с его острейшим чувством справедливости, ценил человеческую и творческую свободу много больше иных своих оппонентов. Но он был безусловным противником того, что перемены возглавят носители взглядов, которых он не разделял. Космополиты, либералы, прогрессисты – все эти слова уже были в ходу.

Противостояние, сложившееся даже не в XIX веке, и, кажется, не в XVIII, а куда раньше, Октябрьская революция не сняла. «Славянофилы» и «западники» меняли имена, но суть оставалась прежней.

Оппоненты чувствовали угрозу, исходящую от Шолохова.

Шолохов не имел доверия к ним.

То, что газетная перебранка совсем не касалась сути вопроса, значения для тех, кто понимал подоплёку, не имело. Все, кто надо, позицию Шолохова считывали.

Так понемногу формировался новый шолоховский образ. Не прежний разбитной казак, изредка наведывающийся в Москву, не боящийся ни чёрта, ни генсека – а упрямый, тяжёлый, смурной человек, отстаивающий свою тяжёлую и смурную правоту.

Лидия Чуковская – дочка Корнея Ивановича – записывала в том году в дневнике: «Сейчас Шолохов уже ничем не отличается от Панфёрова: тот же выдуманный русский язык, та же внутренняя душевная грубость». Кажется, она первой сформулировала то, что скоро станет расхожей точкой зрения в среде либеральной интеллигенции.

И язык, конечно же, был у него не выдуманный, и душевная грубость его – вопрос спорный, но с какого-то времени им нравилось так думать о своём главном оппоненте.

И на фоне этого устаревшего и грубого писателя – совсем иначе думать о себе.

* * *

По совокупности сделанного к 1954 году соперничать Шолохову было по-прежнему не с кем. Когда в январе этого года Нобелевский комитет обратится к старейшему русскому писателю, академику Сергееву-Ценскому с просьбой предложить своего кандидата, он ответит: считаю за честь предложить Шолохова. И приведёт очередную статистику: к 1954 году в СССР было 412 изданий Шолохова на 55 языках общим тиражом 19 миллионов 947 тысяч экземпляров.

В том же году «Литературная газета» произвела подсчёт переводов советских писателей на иностранные языки, не считая внутренних изданий на языках народов СССР. Самое большое количество переводов имели «Молодая гвардия» Фадеева и «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого: обе книги были переведены на 60 языков. Другие книги Полевого даже близко не имели подобного успеха и, к слову, иметь не будут.

«Разгром» Фадеева был переведён на 36 языков.

Но самый высокий совокупный результат всё равно был у Шолохова – 55 переводов на иностранные языки «Тихого Дона» и 53 перевода «Поднятой целины».

Столько же, 53 перевода, было у романа Симонова «Дни и ночи». Однако другие его книги такого успеха за границей тоже не имели. По 43 перевода было у повести Валентина Катаева «Белеет парус одинокий» и повести Аркадия Гайдара «Тимур и его команда».

Из ушедших советских писателей выше был результат только у Николая Островского: роман «Как закалялась сталь» был переведён на 78 языков. Но «Рождённые бурей» – уже на 25. Затем шла «Педагогическая поэма» Макаренко, переведённая на 52 языка.

Советская литература к середине 1950-х была одной из ведущих и востребованных, а Шолохов – в числе самых знаменитых писателей мира. При этом «Поднятая целина» почти не уступала «Тихому Дону» в популярности.