Шолохов. Незаконный

«Мы слышим твой голос и в ритмичном гуле турбин величайших гидроэлектростанций, и в шуме волн вновь созданных твоей волей морей, и в мерном шаге непобедимой советской пехоты, и в мягком шелесте листвы необъятно раскинувшихся лесных полос…»

Поставив точку, Шолохов выехал в Москву.

Так не спешил и не волновался, наверное, даже когда они с Луговым мчали от НКВД в Москву, за полшага до собственной смерти.

Вокруг – в пути, на полустанках, на станциях, на вокзалах, в поезде – были люди с потемневшими лицами. Даже говорили шёпотом. Словно покойник был рядом и всматривался в каждого, и вслушивался во всякий разговор.

Статья «Прощай, отец» вышла 8 марта на четвёртой полосе «Правды»: «Как внезапно и страшно мы осиротели!»

Передовица в том номере – Бориса Полевого: он весь день провёл в Колонном зале у гроба.

Стихи – Анатолия Софронова и Николая Грибачёва.

9-го, после Шолохова, Полевого, Фадеева и Симонова, были опубликованы статьи Маленкова, Молотова, Берии.

9 и 10 марта в «Правде» сказали свои прощальные слова Сурков, Тихонов, Исаковский, Леонов, Гладков, Эренбург, Твардовский, Берггольц…

Шолохов успел попрощаться сам.

Всё так и было, как он написал.

Приспущенные знамёна, обращённое в небытие лицо.

Он стоял в почётном карауле возле гроба.

Смотрел на него в последний, прощальный раз.

Зачёсанные назад, холодные, седые волосы. Недвижимый профиль. Брови черней, чем усы. Стылые большие руки.

Всё искал, чего не хватает. Всегда было, а теперь нет. Потом понял – нет трубки.

Вместе с Шолоховым, сменяясь, в карауле стояли вожди, военачальники и собратья по ремеслу: Фадеев, Тихонов, Симонов, Сурков, Эренбург, Федин, Леонов.

Москва казалась почерневшей и оглушённой.

Кто-то, конечно же, радовался, но радости не выказывал. Так совпало, что столица была увешана афишами фильма «Мечта сбылась». Их наскоро заклеили. Но сквозь сумрак уже брезжило новое ощущение: наступала другая жизнь.

Глава четырнадцатая Народный

В июне 1953-го был арестован Лаврентий Берия. С показа в кинотеатрах сняли 13 фильмов с упоминаниями его имени. На июльском пленуме ЦК КПСС впервые заговорили о репрессиях, обвиняя в них именно Берию: во всём виноват этот изменник и английский шпион. 13 июля на партийном собрании московских писателей выступали литераторы, один за другим осуждая Берию: Гладков, Панфёров, Симонов…

Шолохов, как и тогда, после ареста Ежова, находил свершившееся справедливым: явилась беда и за вами, вершители судеб. Сколько он обивал пороги ведомства Берии, прося за несчётное количество людей – может, хотя бы теперь, наконец, всех, кого держали до сих пор, отпустят.

16 июля «Литературная газета» на первой полосе, справа публикует статью Шолохова «Имя изменника будет проклято и забыто»: «Безмерная жажда диктаторской власти привела Берия к активным действиям против партии и народа <…> Любые авантюры в отношении нашей партии и Родины и впредь, безусловно, будут обречены на позорный провал».

Ни одного живого слова в статье нет, но они здесь и не требовались. Необходима была только шолоховская фамилия. Что ж, вот она. Ни вождям, ни военачальникам, ни писателям казни Шолохов в самые страшные годы не требовал – здесь же не поскупился.

В августе 1953-го Симонов, Сурков и Тихонов написали Хрущёву: нужен новый съезд писателей. Первый был в 1934 году, а второго так и не случилось. Раз такие дела вершатся в стране, пора определять новые задачи.

Хрущёв согласился.

* * *

21 сентября Шолохов отправил председателю Совета министров Маленкову письмо: «Посылаю Вам и в “Правду” главы “Поднятой целины”. Если найдётся у Вас свободное время и чтение этих глав доставит Вам, хотя бы небольшое, удовольствие, буду очень счастлив!»

Месяц ждал ответа – тишина. Пошёл второй – ничего.

Пришедшие ко власти руководители не были столь обращены к литературе, как Сталин. Писательских портретов на своих дачах не вывешивали, по двести страниц в день не читали.

Тем не менее причина молчания была не в том.

Маленков начал читать и вскоре добрался до следующего фрагмента.

«Яков Лукич проснулся, когда уже взошло солнце. За какой-то час он умудрился перевидеть множество снов – и все один другого нелепее и безобразнее.