Шоншетта

– Боже мой, – сказала она, – ведь вы знаете, по какому поводу мы явились к вам. Мы просим вас решить вопрос, от которого зависит счастье нашей дорогой Шоншетты.

Пока она говорила, Жан, глаза которого привыкли к полумраку комнаты, видел, что старик все время не отрывает от его лица пристального взгляда.

– Вы знаете, что я люблю девочку, как родную дочь, – продолжала мадам Бетурнэ. – Мадам де Шастеллю, которой вы, я знаю, вполне доверяете, вероятно, рассказывала вам, что Шоншетта жила у нас, в Докневинэне, как в своей родной семье…

Она внезапно остановилась, пораженная: в комнате прозвучал чей-то смех, необыкновенно странный, пронзительный, почти нечеловеческий. Она с ужасом огляделась; Жан также насторожился, – неужели это смеялся сам Дюкатель? Смех походил на искусственный смех чревовещателя, а старик по-прежнему сидел на своем месте, и, казалось, ничего не слышал.

Видя, что мадам Бетурнэ от страха не в силах говорить, и полагая, что эксцентричности Дюкателя не должны останавливать людей, приготовившихся к ним, Жан заговорил спокойным и решительным голосом:

– Прошу вас верить, что я долго обдумывал, достоин ли я счастья назвать вашу дочь своей женой. Если вам угодно согласиться на наш брак, – клянусь вам, вся моя жизнь будет посвящена ее счастью.

И его слова, как и слова его тетки, также были прерваны пронзительным, скрипучим смехом, и на этот раз не оставалось уже сомнения, что смеялся сам Дюкатель. Медленно поднявшись с кресла, он, как автомат, подошел к Жану и пристально уставился ему в глаза, а потом, пройдя к окну мимо остолбеневших посетителей, раздвинул занавески» В комнату хлынул дневной свет. Увидев безумный блеск в глазах старика, мадам Бетурнэ в страхе прижалась к племяннику.

– Жан, – прошептала она, – позови людей, умоляю тебя!..

– Не бойся, – так же тихо ответил Жан, – нет ничего опасного… да и я с тобой.

Дюкатель подошел к ним и, скрестив руки на груди, остановился перед Жаном. Молодой человек также встал, готовясь схватить старика, если тот решится на какой-нибудь экстравагантный поступок.

– Так вы – Жан д'Эскарпи? – спросил старик.

– Да, это – мое имя, – ответил Жан, – я получил право носить его после смерти моего дяди, графа де Ларош-Боэ-д'Эскарпи.

– Ты лжешь, несчастный! – закричал старик и с такой силою ударил о пол стулом, что последний сломался. – Ты лжешь! Для чего ты опять явился сюда! Уже тринадцать лет прошло с тех пор, как ты исчез… Оставь меня в покое!.. Мертвые, умерли… уходи!

Испуганная мадам Бетурнэ уцепилась за руку Жана; но последний все-таки попытался заставить выслушать себя.

– Вы ошибаетесь! – воскликнул он, – вы ошибаетесь! Я – Жан де Моранж д'Эскарпи и имею честь просить у вас руки вашей дочери!

При этих словах на лице старика выразился неподдельный ужас; он отступил в самый дальний угол комнаты.

– Довольно! – прошептал он, – я не хочу слышать твой голос… который нисколько не изменился… Замолчи! Что мне в имени какого-то д'Эскарпи, которое ты прицепил к своему? Тебя зовут Марсель де Моранж… Ты думаешь, я не узнал тебя?

– Марсель де Моранж? – повторил Жан, глядя на свою тетку, почти без чувств лежавшую в кресле, – так этот сумасшедший знал моего отца?

В эту минуту Дюкатель снова приблизился к нему и прошипел сквозь стиснутые зубы:

– Понимаю, понимаю… Придется начать сначала?.. Что ж, я готов!.. По крайней мере после этого ты уже не будешь меня мучить, и я больше никогда не увижу твоих глаз… никогда! Это ты виноват, что я сошел с ума… Я убью тебя!

И он с бешенством бросился на Жана, который не пошевельнулся и продолжал молча смотреть на него. Но, уже готовый ударить, старик вдруг зашатался, его глаза налились кровью, в углах рта показалась пена. Покружившись на месте, он упал, и Жан едва успел подхватить его.

– Ради Бога, позвони! – проговорила мадам Бетурнэ, пришедшая в себя, когда ее племянник положил на кровать неподвижное тело, – позови людей… Нам нельзя здесь ос-таваться…

– Какое несчастье? – пробормотал Жан, изо всей силы дергая за ручку звонка, – теперь все, может быть, испорчено, и навсегда, потому что этот безумец, Бог знает, что вообразил себе.

В эту минуту вошла Нанетта и с первого взгляда догадалась о том, что произошло. Ни мало не удивляясь, она расстегнула больному жилет и воротник и смочила ему виски. Его глаза потеряли безумное выражение и закрылись, руки слабо задвигались.

– Вот опять началось – по крайней мере, на две недели, – проворчала старуха. – Очень нужно было беспокоить его, чтобы он опять захворал! Уйдете ли вы хоть теперь-то?

– Что, это опасно? – спросила мадам Бетурнэ, не обращая внимания на ее упреки, – вам, может быть, нужна помощь?

– Мне нужно, чтобы вы ушли! – возразила Нанетта и затем уже гораздо мягче прибавила: – Пока вы не уйдете, он право не успокоится.

– Пойдем, Жан! – сказала мадам Бетурнэ. – Вы нас гоните, Нанетта, так вы и ответите за все, что может еще случиться.

Очутившись на улице, они спрашивали себя, не во сне ли все это было?

– Ободрись, милый Жан, – сказала мадам Бетурнэ, пожимая ему руку, – еще не сказано последнее слово.

Жан покачал головой.