Шоссе Линкольна

Сколько себя помню, после обеда в пятницу отец всегда уезжал в город по делам. И как только с едой было покончено, он с решительным видом залезал в пикап и отправлялся в хозяйственный, на склад фуража и в аптеку. Потом, около семи, как раз к ужину, подъезжал к дому с тюбиком зубной пасты, десятью бушелями овса и новехонькими плоскогубцами.

Как, спросите вы, кто-то вообще может превратить двадцатиминутное дело в пятичасовую прогулку? Ну, это несложно: просто надо трепаться. Трепаться с мистером Вуртелем в хозяйственном, мистером Хорчоу на складе и мистером Данцигером в аптеке. Но трепаться можно не только с хозяевами. Полдень пятницы – время, когда в этих заведениях ассамблея умудренных опытом рассыльных обсуждает будущую погоду, урожай и результаты предстоящих выборов.

По моим подсчетам, в каждом из этих мест на подобные предсказания тратится час, но трех, очевидно, недостаточно. Поэтому, спрогнозировав исход всего непредсказуемого, собрание старейшин удаляется обыкновенно в таверну Маккафферти, где они еще два часа высказывают свои предположения в компании бутылок с пивом.

Отец всегда был рабом своих привычек, так что, как я и говорю, продолжалось это столько, сколько я себя помню. Но полгода назад, вместо того чтобы, закончив обед и отодвинув стул, сразу выйти на улицу к своему пикапу, отец вдруг поднялся наверх и переоделся в чистую белую рубашку.

Я скоро поняла, что в привычный распорядок отцовской пятницы каким-то образом пробралась женщина. Догадаться было тем проще, что она очень любила духи, а всю его одежду стираю я. Но вопрос оставался без ответа: кто эта женщина? И где вообще он мог с ней познакомиться?

Прихожанкой нашей церкви она не была – в этом сомнений не оставалось. Потому что, когда воскресным утром мы выходили со службы на крошечную лужайку перед церковью, ни одна женщина – замужняя или незамужняя – не останавливалась поздороваться и не бросала на него взгляды украдкой. И это не Эстер, бухгалтер со склада, потому что, упади на нее с неба флакон духов – она и тогда не поняла бы, что это. И я бы подумала, что это одна из дамочек, которые время от времени заглядывают к Маккафферти, но, с тех пор как отец начал менять рубашку перед выходом, пивом по возвращении от него пахнуть перестало.

Если это не церковь, не склад и не бар, то я уже просто не знала, что это может быть. Оставалось только проследить за отцом.

В первую пятницу марта я сварила кастрюлю чили, чтобы не пришлось после думать об ужине. Накормив отца обедом, краем глаза пронаблюдала за тем, как он выходит за дверь в своей чистой белой рубашке, залезает в пикап и отъезжает от дома. Как только он отъехал достаточно далеко, я схватила из шкафа широкополую шляпу, запрыгнула в Бетти и отправилась за ним.

Сначала он, как всегда, остановился у хозяйственного, купил что нужно и скоротал час за беседой с единомышленниками. Затем беседа перенеслась на склад и, наконец, в аптеку, где было немногим больше дел и многим больше разговоров. Женщины появлялись на каждой из этих остановок – заходили по своим делам, но он и двух слов ни одной из них не сказал – я с него глаз не спускала.

Но затем, в пять часов вечера, он вышел из аптеки, залез в пикап и не поехал к бару по Джефферсон-стрит. Вместо этого, проехав библиотеку, он свернул направо, на Сайпресс-стрит, налево – на Адамс и остановился напротив белого домика с голубыми ставнями. Посидев немного, он вышел из машины, перешел улицу и постучал в дверь.

Ему и минуты ждать не пришлось, как дверь открылась. В проеме стояла Алиса Томпсон.

Если я правильно помню, Алисе должно быть не больше двадцати восьми. Она на три курса старше моей сестры и к тому же из методистской церкви, так что у меня не было случая узнать ее ближе. Но я знала то же, что и все: она окончила Канзасский государственный университет, вышла замуж за парня из Топики, а потом он погиб в Корее. Осенью пятьдесят третьего Алиса вернулась в Морген бездетной вдовой и устроилась кассиром в ссудо-сберегательную ассоциацию.

Там это наверняка и случилось. По пятницам отец в банк не заходил, но каждый второй четверг приезжал за зарплатой мальчишкам. И вот однажды он, видимо, оказался у окошка Алисы и был очарован ее скорбным видом. Так и вижу, как на следующей неделе он аккуратно выбирает место в очереди, чтобы попасть именно к ней, а не к Эду Фаулеру, и просто из кожи вон лезет, чтобы завязать разговор, пока она пытается считать купюры.