Шпана на вес золота

И вот опять все утекло, вернулось туда, откуда уже не эвакуируешь. Сейчас же предстоит своими руками от себя и опечатать. Навсегда. Хотя вот они, сокровища-то, сами в руки идут – и ведь пришли же, будь они прокляты!

Приехав по вызову в главк, он блуждал среди до боли знакомых ящиков, вымученно улыбаясь, с трудом подбирая ответы на глупые вопросы сыщиков, бродил туда-сюда, как тигр в клетке, чуть не щелкая хвостом от ярости.

Вскрыли первый ящик. Андрей круглыми глазами смотрел на чужие руки, которые нахально, хотя и бережно, разворачивали его картины, а он нарочито ровным голосом называл их для отметки в протоколе осмотра:

– Айвазовский «Прибрежный пейзаж с церковью в полнолуние», Тропинин «Девушка с горшком роз», Брюллов «Турчанка», «Старая Москва. Пристань у Спасских водяных ворот Китай-города», Васнецов…

– Который? – въедливо уточнил писарчук.

«Слишком грамотный, да?»

– Аполлинарий, – проскрипел Андрей, – идем далее: «Старая Русса» Кустодиев, «Девушка в сарафане» Серов…

Ему вдруг показалось, что вся эта живописная чернь, все эти дворовые девки, челядь, крали, крестьяне – все они скалятся в ухмылках, глядя на него с издевкой: что, мол, князюшка, съел? Где уж тебе нас взять, кончилось твое время! Навсегда, навсегда, наша теперь воля.

Делая добродушный вид, вдохновленный до газообразного, Андрей зажал в зубах карандаш и за какие-то полчаса перегрыз его. Вот они, все эти шедевры, якобы погибшие, ничейные, но ему уже никогда не видать сказочных барышей, которые сулило обладание ими… И он сдался.

– Знаете, я сегодня должен съездить по одному крайне важному вопросу, семейное дело. День рождения у невесты.

– Поздравляем, Андрей Николаевич!

– Благодарю. Мы же можем продолжить завтра, ничего?

– Конечно, не беспокойтесь. Мы и не думали сегодня закончить. Богатство-то какое! Тут надо-о-лго…

«Что, и этот издевается?!»

Нет, конечно, лицо капитана выражало самую искреннюю, открытую радость, без подделки. Он даже начал оправдываться:

– Простите, Андрей Николаич, просто вспомнилось, как из шахты в Покау портрет тетки голой вытаскивали… Нас смех, на нее глядючи, разбирает, чисто мясная лавка, а на реставраторов глянули – и заткнулись в тряпочку. Ваш-то брат понимает – искусство… – И задумчиво прибавил: – Вот когда «Мадонну» рафаэлевскую в штабе распаковали – совсем другое, вот это да, тут рука сама потянулась честь отдать.

– Простите, мне пора, опоздаю на электричку.

– Конечно, давайте пропуск.

После бесплатного бодрящего массажа в общественном транспорте Андрей пришел в себя и окончательно успокоился уже в вагоне.

Ничего. На руках, во-первых, остались иконы Введенского, даже поспешная реализация одной из них принесла достаточно для спокойной жизни где-нибудь на море в течение двух лет минимум. И с Введенскими делиться больше не надо. Во-вторых, он не теряет надежду отыскать стариков тайник. Не может быть, чтобы он не нашелся. Глупый был старик, никчемный. В голове один лишь туман поповский, на языке – скучные истины, кизяк засохший. За бесценок сбывал настоящие алмазы.

Ничего. Теперь никто мешать не будет. А с Натальей, этой крымской ведьмой, разговор будет особый. Будет работать, коли надо. От нее всего можно добиться парой слюнявых слов и пирожными из «Праги», вот разве что цветов не успел достать, она их любит. Она предана ему до гроба, никуда не денется. Вон как с папенькой все гладко обошлось: крест облобызал – и успокоилась. Хотя, если говорить спокойно и бесстрастно, он, Андрей, не соврал ни на йоту: он и пальцем старика не тронул, и чемодан получил из рук в руки…

Ох уж этот чемодан! Вспомнив про него, Князь снова чуть не взвыл. Как он тогда, в декабре сорок первого, не сообразил? Ведь ясно видел на нем знаменитую фамилию, видел, как хватается за ручку тот черт черномазый, прохожий… ну как ты, лох кипяченый, не понял, что не носятся так с чемоданом, где ничего, кроме вареной курицы и кальсон! Хотя нет, что-то да заподозрил, инстинктивно захапав то, что для другого ценность составляет, – ценное ему, сойдет и мне. Но зачем бросил на дрезину, к ящикам? Проворонил, захотел большого куша. А ведь какой случай был!

Закончилась узкоколейка, они взломали двери склада – его фамильной, можно сказать, домовой, церкви, – спустили добычу в подвал (когда-то нижний придел), ящики, один за другим, чемодан он своими руками поставил туда же – мол, ничего, разберусь позже.

Рассмеши Господа – расскажи Ему о своих планах. С неба доносились трубы архангелов и вой самолетов. Стемнело уже, со стороны платформы полыхало, с другой стороны черное небо взрезали фонари на фашистских штурмовиках. Они вспыхивали в небе, свет шел от них неживой, невыносимо яркий, стало светло так, что глаза резало.

– По колокольне врежет! – взвыл Гога.

Они пулей вылетели из подземелья и, не сговариваясь, бросились как можно дальше. Но везде слышался надсадный, адский гул падающих бомб. Он увидел, как, дрогнув, начала падать колокольня, как изнутри полыхнуло, взрывом снесло купол…

– Куда ты, дура! – только и повторял Гога, вдавливая его в снег. – Чего уж теперь? Поздно.