Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны

Позднее Эймс заявлял, что в тот момент не называл имени Гордиевского. Систематически выдавать всех советских агентов, чьи имена значились в архивных записях ЦРУ, он начал только месяцем позже. В мемуарах, опубликованных в 2005 году, Черкашин утверждал, будто решающий сигнал о роли Гордиевского подал не Эймс, а некий «работающий в Вашингтоне английский журналист» (больше о нем ничего не сообщалось). ЦРУ расценило это заявление как намеренную дезинформацию, призванную создать благоприятное впечатление о КГБ и вброшенную с явным намерением замести следы.[68]

Большинство аналитиков разведслужб, изучавших дело Гордиевского, сходятся во мнении, что уже на раннем этапе общения с русскими Эймс все-таки сообщил им, что внутри КГБ на очень высоком уровне засел крот, тайно работающий на британскую разведку. Может быть, в тот момент Эймс и не знал наверняка, что это именно Гордиевский, особенно если он лично не проводил расследование. Но он точно знал, что ЦРУ ведет расследование, пытаясь установить личность шпиона, завербованного МИ-6, под кодовым именем Тикл, — и, весьма вероятно, он мог передать эти сведения русским в ходе первой беззвучной встречи в полуподвале советского посольства, записав предупредительное сообщение на листке бумаги. Даже если имени шпиона он тогда и не раскрывал, одного указания на то, что он есть, было вполне достаточно, чтобы КГБ спустил с цепи охотничьих псов из Управления «К».

Когда встреча в подземелье закончилась, Эймс поднялся в вестибюль. «А теперь идемте обедать», — сказал дожидавшийся его Чувахин.

Они уселись за угловой столик в ресторане Joe and Mo’s и начали разговаривать и пить. Что именно было сказано во время того «длинного хмельного» обеда, до конца не ясно. Позднее Эймс утверждал (неправдоподобно), будто они обсуждали исключительно контроль над вооружениями. Возможно, что примерно между третьей и четвертой порциями мартини Эймс подтвердил, что в КГБ кто-то шпионит на британцев. Но позднее он признавался: «В памяти моей полный туман».

Под конец обеда Чувахин, который пил значительно меньше своего собеседника, передал Эймсу полиэтиленовую сумку, набитую бумагами. «Тут кое-какие пресс-релизы, думаю, вы найдете там кое-что интересное для себя», — сказал он вслух на тот случай, если их подслушивало ФБР при помощи направленных микрофонов. Распрощавшись, они пожали друг другу руки, и русский поспешил к себе в посольство. Эймс, хотя был уже порядочно пьян, сел за руль и поехал домой. На Мемориальной аллее имени Джорджа Вашингтона он припарковался на площадке для отдыха с великолепным видом на Потомак и приоткрыл сумку. Там, на дне, под ворохом посольской макулатуры, лежал аккуратно запечатанный сверток размером с кирпич. Эймс надорвал обертку. И тут его охватил «неописуемый восторг». В свертке оказалась пачка из пятисот стодолларовых купюр.

Пока американец пересчитывал банкноты, в советском посольстве Чувахин инструктировал Черкашина, и тот сочинял очередное шифрованное послание для сверхбыстрой передачи, адресованное самому Чебрикову.

К тому времени, когда Эймс добрался домой, уже успела развернуться одна из самых масштабных в истории КГБ облав.

Во вторник 16 мая, на следующий день после первой встречи Эймса с Черкашиным, на стол свежеиспеченного резидента КГБ в Лондоне легла срочная телеграмма из Москвы.

Когда Олег Гордиевский прочел ее, его прошиб холодный пот.

«В связи с утверждением вас в должности резидента, — говорилось в телеграмме, — вам предлагается немедленно, в течение двух дней, прибыть в Москву для обсуждения важных вопросов с товарищами Михайловым и Алешиным». Это были оперативные псевдонимы Виктора Чебрикова и Владимира Крючкова — председателя КГБ и главы ПГУ. Вызов поступил от самой верхушки КГБ.

Гордиевский сказал секретарю, что идет на назначенную встречу, ринулся к ближайшей телефонной будке и попросил своего куратора из МИ-6 об экстренном совещании.

Через несколько часов, когда он прибыл на явочную квартиру, его уже ждал там Саймон Браун. «Вид у него был встревоженный, — вспоминал потом Браун. — Он явно был озабочен, но не паниковал».

В ближайшие 48 часов МИ-6 и Гордиевский должны были решить: откликаться ему на вызов и лететь в Москву — или же свернуть всю деятельность и перебраться с семьей в надежное укрытие.

«Олег принялся взвешивать все за и против: он выдвигал самый очевидный разумный довод — что все это хоть и необычно, но не настолько необычно, чтобы немедленно возбуждать сильные подозрения. Для такого вызова вполне могли найтись и логические объяснения».

С момента его назначения Москва хранила странное молчание. Гордиевский ожидал получить хотя бы коротенькое поздравление от Грибина, но еще больше его тревожило то, что из Центра до сих пор не поступило ни одной телеграммы, открывавшей доступ к шифровальным кодам для связи. с другой стороны, его коллеги по КГБ не выказывали ни малейших признаков подозрительности, а напротив, старались ему угодить.