Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны

— Что за выдумки! Еда была отличная, пальчики оближешь. Бутерброды с сыром — это же настоящее чудо! А о бутербродах с красной икрой нечего и говорить: они были выше всяких похвал. Впрочем, как и бутерброды с ветчиной.

Гордиевский ушам своим не верил: это еще что за сюрреалистическое кино? Может быть, у него снова начались галлюцинации? Его сейчас обвиняют в государственной измене, а главный следователь нахваливает качество кагэбэшных бутербродов.

Гордиевский обратился к Грушко:

— Что же касается ваших слов о том, что я долгое время обманывал вас, то, Виктор Федорович, я, право же, не знаю, что конкретно имеете вы в виду. Скажу только, что, какое бы решение вы ни приняли, я подчинюсь ему как офицер и честный, порядочный человек.

А потом, всем своим видом изображая оскорбленную невинность и воинскую честь, он развернулся и вышел из кабинета.

Придя к себе, Гордиевский сел за стол. У него кружилась голова. Его только что обвинили в том, что он много лет работает на вражескую разведку. Случалось, что сотрудников КГБ расстреливали и за меньшие прегрешения. Однако они не увольняют его и даже велят взять отпуск.

Вскоре к нему зашел Грибин. Во время той сюрреалистической сцены в кабинете у Грушко он не проронил ни слова. Теперь он посмотрел на Гордиевского с печалью и развел руками:

— Что я могу вам сказать, старина?

Гордиевский почуял новую западню и ответил:

— Коля, я не знаю точно, что все это значит, однако подозреваю, что кто-то слышал случайно, как я отозвался о наших партийных боссах без должного почтения, и, воспользовавшись моей оплошностью, устроил эту заварушку.

— Если бы это действительно было так! — возразил Грибин. — Если бы только речь шла о каком-то неосторожно сказанном слове, попавшем в микрофон! Боюсь, что все значительно серьезней.

Гордиевский снова разыграл непонимание:

— Что я могу сказать?

Грибин посмотрел на него в упор:

— Постарайтесь философски отнестись к тому, что происходит.

Эти слова прозвучали как смертный приговор.

Вернувшись домой, Гордиевский попытался осмыслить все происшедшее. От КГБ ждать пощады не приходилось. Если там узнают хотя бы малую часть правды — все, он обречен. Но раз его еще не бросили в лубянские застенки, это означает только одно: следователям по-прежнему недостает недвусмысленных доказательств его виновности. «Не зная еще в то время, принес ли Комитету госбезопасности хоть какую-то пользу допрос, которому подвергли меня, я, тем не менее, понимал, что фактически мне уже вынесли смертный приговор, даже если он и будет оглашен только после дальнейшего расследования». В КГБ приготовились играть вдолгую. Гордиевский подумал: «Они знают о моих связях с английскими спецслужбами, но по какой-то причине решили поиграть со мной в кошки-мышки». В конце концов кошке надоедает эта игра, и она или пугает мышь до смерти, или убивает.

Виктору Буданову необходимо было раздобыть доказательство своей правоты. Гордиевский полагал, что его спасла таблетка Вероники. Но, быть может, дело было в другом. В разгар допроса он сравнил следователей со сталинскими палачами, и не исключено, что именно это дерзкое замечание в итоге спасло ему жизнь. Буданова больно задел упрек, брошенный ему прямо в лицо. И ему по-прежнему нужны были веские доказательства. Он решил обольстить Гордиевского ложной надеждой, что опасность миновала, но держать его под надзором до тех пор, пока тот не сломается, не сознается или не попытается связаться с МИ-6. Вот тогда-то Буданов и схватит его. Спешить не нужно: подозреваемый теперь все равно никуда не денется. До сих пор еще ни одному человеку, заподозренному в шпионаже, не удавалось сбежать из Советского Союза, находясь под надзором КГБ. В обычных условиях Седьмое управление отрядило бы собственных сотрудников следить за подозреваемым, но в данном случае было решено использовать группу наружного наблюдения из ПГУ. На этом настоял Грушко: поскольку эта проблема возникла в его отделе, его же отдел и справится с ней, и чем меньше народу за пределами управления будет знать о происходящем, тем лучше (в числе прочего для карьеры самого Грушко). В соглядатаи не годились люди, которых Гордиевский мог узнать в лицо, и потому эту работу поручили сотрудникам из китайского отдела. Им не сообщали имени подозреваемого и не рассказывали, в чем именно его подозревают; им было велено просто следовать за ним, докладывать о его передвижениях и не упускать его из виду. Как только из Лондона вернется семья Гордиевского, вероятность того, что он попытается улизнуть, станет еще мизернее. Лейла и две дочки, сами того не сознавая, станут заложницами. В квартиру Гордиевского снова проникли (днем) и снова распылили на его обувь и одежду радиоактивную пыль, которую нельзя было увидеть невооруженным глазом, но можно было заметить сквозь специальные очки и отследить, используя особым образом настроенный счетчик Гейгера. Теперь Гордиевский, куда бы он ни шел, оставлял радиоактивный след.