Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны

Видя, что собака кружит около багажника, Каролина Аскот пустила в ход оружие, какое еще никто и никогда не применял ни в холодной, ни на какой-либо другой войне. Поверх багажника, прямо над спрятанным шпионом, она положила Флоренс и стала менять ей подгузник, который малышка только что, по счастливой случайности, замарала. Перепеленав девочку, Каролина бросила перепачканный и сильно пахнущий подгузник совсем рядом с любопытной овчаркой. «Как я и ожидала, собака обиженно убралась прочь». Обонятельная диверсия изначально не входила в план побега. Уловка с подгузником стала полнейшей импровизацией — и сработала как нельзя лучше.

Мужчины вернулись с заполненными бумажками. Через пятнадцать минут показался пограничник со всеми четырьмя паспортами, сверил фотографии с лицами пассажиров, вручил паспорта их владельцам и пожелал всем счастливого пути.

Перед последним заслоном образовалась очередь из семи машин. Там тоже тянулось заграждение с колючей проволокой, высились два наблюдательных пункта, а пограничники были вооружены пулеметами. В течение двадцати минут британцы медленно-медленно продвигались, помня о том, что с дозорных вышек за ними пристально наблюдают в бинокли. Теперь Джи был впереди, а Аскот за ним. «Нервы у нас были напряжены до предела».

Последним советским барьером был собственно паспортный контроль. Советские пограничники изучали британские дипломатические паспорта, казалось, целую вечность. Потом, наконец, шлагбаум открылся.

Теперь они были, в принципе, уже в Финляндии, но впереди оставались еще два заслона: финская таможня и финский паспортный контроль. Достаточно было бы одного телефонного звонка из СССР, чтобы там их развернули. Финский таможенник внимательно изучил документы Джи, а затем указал на то, что всего через несколько дней у него истекает срок автомобильной страховки. Джи возразил, что они вернутся в СССР раньше. Таможенник пожал плечами и поставил на документ печать. Гордиевский почувствовал, что дверь со стороны водителя закрылась, а вскоре машина дернулась и снова поехала.

Автомобили съезжались к последнему заслону. Дальше простиралась Финляндия. Джи просунул через решетку паспорта. Финский чиновник медленно их рассмотрел, вернул и вышел из будки, чтобы поднять шлагбаум. Но тут у него зазвонил телефон. Он вернулся в будку. Артур и Рейчел Джи молча смотрели прямо перед собой. Казалось, протекла вечность. Затем пограничник снова вышел и, позевывая, открыл дорогу. Было уже 4:15 по московскому времени, в Финляндии — 3:15.

Гордиевский во тьме багажника услышал, как шины с шипеньем начинают двигаться по асфальту, и ощутил вибрацию, когда «форд» начал набирать скорость.

Внезапно из магнитофонной приставки на полную громкость зазвучала музыка. Это был уже не ненавистный Гордиевскому Dr. Hook — это были звуки классического произведения для оркестра, которое он хорошо знал. Артур и Рейчел Джи еще не могли сообщить своему тайному пассажиру словами, что теперь он на свободе. Зато они могли сделать это при помощи музыки — а именно, торжественными начальными аккордами симфонической поэмы финского композитора, в которой он прославил свою родную землю.

Звучала «Финляндия» Яна Сибелиуса.

Через двадцать минут две британские машины свернули на проселочную дорогу и начали углубляться в лес. Местность выглядела совершенно иначе, чем на фотографиях, которые Аскот рассматривал в Лондоне: «В лесу проложили несколько новых дорог, и вокруг условленного места припарковалось, как мне вначале показалось, слишком много щегольских новых машин, а из них на нас глазели какие-то типы с каменными лицами, которых я никогда раньше не видел». Это были датчане — Эриксен и Ларсен, «готовые пойти в атаку на враждебные советские машины». Аскот был не единственным, кого насторожила внезапная активность в этом обычно тихом месте. Подъехала видавшая виды коричневая «мини» с пожилой финкой за рулем — она явно приехала за грибами. «Конечно, она перепугалась и быстренько уехала». За деревьями Аскот заметил Мартина Шоуфорда — «его я сразу узнал по светлой шевелюре». Проехав мимо бежевой «вольво» и приготовившись остановиться, он вдруг увидел лицо Вероники Прайс, прижавшееся к окну. Она произнесла одними губами: «Сколько?» Аскот поднял один палец.

Гордиевский почувствовал, как машина с глухим ударом остановилась на лесной дороге.

Сцена, которая затем разыгралась, напоминала замедленный и беззвучный эпизод из сновидения. Браун и Прайс бросились вперед. Датчане остались на местах. Браун открыл багажник. Там лежал Гордиевский — весь в поту, в сознании, но и в оцепенении. «Он лежал полуголый в луже: и мне сразу же показалось, что передо мной новорожденное дитя в амниотической жидкости. Действительно, он будто чудом родился заново».