Гук предполагал (совершенно справедливо), что за его домом наблюдает МИ-у. Настоящий шпион, работающий в британской разведке, наверняка знал бы об этом и потому не стал бы появляться с конвертом у двери Гука — с риском быть замеченным своими же. Однако ему не пришло в голову, что Коба мог быть знаком с графиком работы соглядатаев из МИ-у, а потому принес свой конверт после полуночи в Пасхальное воскресенье, когда «дозорных» поблизости не было.
Гук убрал конверт подальше и мысленно поздравил себя с тем, что раскусил столь простодушную хитрость.
Но Коба не собирался отступать. После двух месяцев молчания, глубокой ночью 12 июня, в почтовый ящик Гука шлепнулся второй конверт. На этот раз его содержание оказалось еще более завлекательным: в конверте лежал составленный в МИ-у двухстраничный документ, где приводился полный перечень всех сотрудников советской разведки, находившихся в Лондоне. Каждому разведчику была присвоена степень: «полностью идентифицированный», «более или менее идентифицированный» или «подозреваемый в том, что является сотрудником лондонского отделения КГБ». И снова автор сопроводительного письма предлагал прислать новую секретную информацию, а также сообщал о системе новых условных сигналов и о местонахождении нового тайника. Если Гук захочет выйти на связь, то пусть припаркует свой «мерседес» цвета слоновой кости в обеденное время 2 или 4 июля возле счетчика на платной автомобильной стоянке на северной стороне Ганновер-сквер. Если сигнал будет получен, то 23 июля автор письма оставит зеленую банку из-под пива
Гук вызвал Леонида Никитенко, главу контрразведки, и, запершись на чердачном этаже посольства, за водкой и сигаретами, они принялись вместе ломать голову над этой загадкой. Гук по-прежнему настаивал на версии, что все это неуклюжая попытка заманить его в ловушку. Шпиона, который сам предлагает свои услуги, называют «случайным перебежчиком», и поначалу он вызывает гораздо больше подозрений, чем тот, кого спецслужбы наметили для вербовки. В присланном им документе содержалось только то, что КГБ и так уже знал: верную, но бесполезную информацию — проще говоря, «цыплячий корм». И опять-таки, Гуку не пришло в голову, что таким образом Коба пытался продемонстрировать свою благонадежность, намеренно прислав информацию, которую Гук легко мог проверить. Никитенко не был так уж уверен, что тут они имеют дело с провокацией со стороны МИ-у. Документ производил впечатление подлинного: это был полный список «боевого состава» резидентуры, подготовленный британской службой безопасности. В любом случае он был точным. А шпионские подробности, касавшиеся подачи условных сигналов и тайников, свидетельствовали о знании дела и о нежелании быть пойманным с поличным. В глазах Никитенко поступившее предложение совсем не выглядело провокацией, но он был и слишком хитер, и слишком честолюбив, чтобы вступать в споры с начальником. Гук проконсультировался с Центром, и оттуда пришло распоряжение: ничего не предпринимать, понаблюдать, что будет дальше.
Гордиевский вскоре ощутил, что у них «в отделении что-то происходит». Гук и Никитенко с утра до вечера что-то обсуждали и слали срочные телеграммы в Москву. Резидент напускал на себя заговорщический вид. Для человека, погрязшего в параноидальной секретности, Гук бывал порой на удивление неосторожным. А еще он любил прихвастнуть. Утром 17 июня он вызвал Гордиевского к себе в кабинет, закрыл дверь и, надувшись от важности, спросил:
— Не желали бы вы увидеть кое-что весьма любопытное?
С этими словами он придвинул поближе к Гордиевскому две фотокопии, лежавшие перед ним на столе.
— О боже! — изумился Олег. — Откуда это у вас?
Он проглядел список выявленных кагэбэшников и дошел до собственного имени. Его отнесли к «более или менее идентифицированным». Он сразу же понял, что составитель списка не знал наверняка о том, что Гордиевский работает на КГБ. Кроме того, кто бы ни был этот незнакомец, он точно не знал о том, что Гордиевский тайно шпионит на Британию, иначе бы он обязательно сообщил об этом Гуку, чтобы тем самым защитить самого себя от разоблачения. Коба явно имел доступ к секретам, но не знал, что Гордиевский — двойной агент. Пока.
— Неплохо сделано, — заметил Гордиевский, возвращая резиденту документ.
— Да, так оно и есть, — согласился с ним Гук.