Шпион императора

– Не прибедняйся! Ты лицедей известный, и ума тебе не занимать. Захочешь – такое «Пещное действо» разыграешь, что глядишь, еще необходимейшим человеком станешь для пана кавалера… а может и для Катьки, ежели и она в той интриге замешана.

– Девку в этакое дело впутывать?! Да еще такую, дурахманную, нет уж, увольте, хозяин! Никак у вас ум за разум зашел. Да и какая с нее польза, с козы очумелой?

– Эх, ты… где ж твоя дальновидность? Сейчас в тебе не Петруха говорит, а самый что ни на есть дикий басурман! Перехвалил я тебя. Боле слушать подобное не желаю. Берись за дело и не вздумай перечить. Не забывай, татарская твоя башка, что у пана Ежи, как у всякого воспитанного иноземца, отношение к женкам совсем иное. Они для него прекрасные и слабые создания, коих надобно защищать, лелеять, нахваливать и носиться с оными, аки с торбой писаной, и вообще откалывать разные галантные коленца. А ты, коли не дурак, подыгрывай и смекай, как бы все это шутовство да в нашу пользу повернуть.

– Даже помыслить о таком гадко. Но решать тебе, – мрачно буркнул Хасан и выразительно глянул на закусочный столик, где аппетитно золотились корочкой паштеты и всеми цветами радуги переливались в хрустальных сосудах напитки.

– Поди, налей себе, и закуси поплотнее, – кивнул дьяк, перехватив его взгляд. – И можешь сесть. Чужих нет, а нам с тобой церемонии ни к чему. Да вот еще… ступай разыщи мне Петра Афанасьевича и под любым благовидным предлогом веди ко мне. Только про задумку нашу – с паном – ни-ни! Уразумел?

– За скудоумного принимаешь, боярин! – хмыкнул Хасан, с аппетитом надкусывая сочный пирог с дичью и грибами и запивая угощение лишь вишневым взваром – к напиткам, кои покрепче, он был не падок. – Ты лучше вот о чем поразмысли, ежели, конечно, тебя уже не оповестили: повадился твой Вельяминов к боярину Салтыкову, Василию Андреевичу… вот и вчерась снова заходил – с чего бы это, как мыслишь? А после сего посещения и Салтыков из дому навострился, и знаешь куда? К самому князю Шуйскому, Димитрию Ивановичу. Оставался долго, хотя гостей в дому не было. А теперь посиди, поверти мозгами, пока я за Афанасьевичем сбегаю. Подумай хорошенько, прикинь, как это у тебя под носом умельцы наши уже тропку протоптали от Посольского приказа аж до самого воеводы Каргопольского. Али и ты, вместе с Бориской, поверил сему аспиду – Митьке Шуйскому?

– Но-но! – нахмурился дьяк. – Полегше у меня… ишь, обнаглел – самого правителя Бориской величает! Он что тебе, сват-брат?

– Чужих-то нет? А нам с тобой давно словесные украшательства ни к чему, – нагло ухмыльнулся Хасан и, не дожидаясь нового окрика, бесшумно исчез.

Оставшись один, Щелкалов досадливо поморщился, дивясь собственному терпению, и, выбравшись из подушек, заходил вдоль стен, поближе к лавкам, дабы и присесть в случае нужды было недолго, потом снова стал кружить вокруг своего кресла. Он любил ходить, хотя и понимал всю несолидность подобной привычки, вроде и думалось при этом полегше… каков же расклад? Что Петр Афанасьич не просто так с Салтыковым снюхался, догадаться нетрудно. Остальное тоже понятно… иное дело, как тут поступить? За ушко да на солнышко? А толку много ль будет? Другого найдут. Мало ли у него в приказе тайных недругов пригрелось? Не-е… тут что-то похитрее измыслить надобно. Коль нам то паскудство стало ведомо, то и опасность уже не так велика, а посему поиграемся и мы в кошки-мышки. Прикинемся, что, мол, ни о чем таком – ни сном ни духом. И в знак полного доверия поручим-ка нашему игруну – Афанасьичу – приглядеться к австрийскому шишу поближе; чтобы и в дом его ввести, и с дщерью познакомить, а почему бы и нет? Государевы интересы допреж всего. Придется тебе, любезнейший наш Петр Афанасьич, покрутиться ужом и жабой, и поделом! Ну, а далее Хасан мой за всем этим кублом и приглядит, и по нужной дорожке направит. Можно сказать, возьмет сих птенчиков еще тепленькими, и вот тогда придет пора ему вмешаться, а уж он-то, ближний дьяк Щелкалов, без труда отыщет след и потянет за нужную ниточку…

Глава 8.

В это утро Катя Вельяминова вопреки обыкновению встала не в духе; когда же узнала, что братья, не упредив ее, еще до свету, отбыли на охоту, ее обиде и ярости не было предела. Даже привыкшую ко многому, мамку Федотовну умудрилась напугать аж до икоты.

– … Ах они, козлы двуликие! Иуды скудоумные! И это братья?! – кричала Катя, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. – Пусть только на глаза мне покажутся, своими руками удавлю – не пожалею! Особенно Алешку, засранца трусливого! И не перекосило же его лживую рожу ввечеру, а?! Ведь перед самым сном спрашиваю гаденыша: – Алешенька, дружочек, на охоту когда теперь? – а он, сквернавец, ясными очами смотрит, пригорюнился весь, вздыхает: – Уж и не ведаю, сестрица, как бы нам тут извернуться… к батюшке сейчас не подступись – гневен! А без тебя, какая же охота? – Ну, ничего… я их поучу уму разуму! Я, этих козлов безрогих, так отделаю – скопцами от меня уползут!

Мамка Федотовна, хорошо знавшая вспыльчивый нрав своей питомицы, совсем перепугалась.