Шпион под подозрением. Спасские ворота

— Да нет, не сказал бы, — ответил он Перминеву. — Иногда мы виделись у них дома, когда я заходил за Леной. Мне казалось, что она меня недолюбливает.

— Почему?

— Не знаю, она никогда не говорила со мной откровенно.

— Кого ты знаешь из ее знакомых?

— Почти никого. Она меня ни с кем не знакомила.

— Где отец Лены?

— По-моему, умер, когда она была еще маленькой. Лена мне говорила, что не помнит его.

Перминев расслабился, с утомленным видом привалившись спиной к стене. Саша, напротив, приободрился, почувствовал себя увереннее. Резкий удар в голову, сбросивший его на бетонный пол камеры, был для него полной неожиданностью. Он привстал на колени, держась рукой за правый висок.

«Мальчишка, скорее всего, не врет, — думал тем временем Перминев. — Да что толку?»

Он встал, приподнял Сашу за шиворот и бросил на нары. В тусклом свете подслеповатой лампочки лицо юноши казалось землисто-серым, а длинное тощее тело безжизненным, как у марионетки, которую кукольник снял с руки. Перминев снова занес кулак, но передумал.

— Думай, Саша, вспоминай. С кем дружила Николаева, с кем встречалась?

Корчась от боли, Саша поднялся и сел на койке. Он по-прежнему держался за правую сторону лица. Ощущение было такое, будто он налетел на самосвал.

— Я… никого не знаю. Разве что доктора, которая к ней ходила, Марину Александровну. Она живет на Ленинском. Недавно мы были у нее в гостях. Больше никого…

Перминев поднялся. Все, с него хватит. Раскалывать мальчишку дальше — только попусту тратить время. Генерал, похоже, свихнулся на этом деле. Скоро пол-Москвы пересажает в кутузку.

— Постарайся вспомнить еще кого-нибудь. И не вздумай врать, не то пожалеешь. Горько пожалеешь.

Перминев запер за собой дверь камеры и направился к дежурному сержанту.

— Подержите его еще часик, а потом выбросьте вон, — приказал он милиционеру.

На калмыцком лице сержанта проступило недоумение.

— Отпустить его, товарищ начальник, совсем пусть идет, да? — переспросил он на ломанном русском.

Перминев злобно усмехнулся.

— Слушай ты, чурка. Я понимаю, что такое ты слышишь впервые, и лишь поэтому повторяю еще раз: через час отпустишь его. Сам лично проводишь до проходной и откроешь ему дверь. Все ясно?

Не дожидаясь ответа, Перминев обошел сержанта и стал спускаться по лестнице.

«Скотина, — ругался он про себя, — хуже животного. Ну, ладно бы встретить такую образину где-то в кишлаке, но здесь, в столице? Черт знает что!»

Афанасьев откинулся на спинку кресла и облегченно вздохнул. За окном прошумел мотором отъезжающий автомобиль, и снова воцарилась дремучая лесная тишина.

За сегодняшний вечеру него побывал третий гость. Только что Афанасьев проводил Петра Пилкина, отвечавшего в Политбюро за сельское хозяйство. Тот с унылым видом помахал рукой на прощание, подтянул висящие на нем, как на вешалке, брюки и молча удалился. Уж, казалось бы, на таком посту можно и не кривляться.

Афанасьев заранее воспринимал Пилкина как своего естественного союзника. Никто из кураторов сельского хозяйства в Политбюро не мог рассчитывать на благополучное завершение карьеры. С каждым годом урожаи падали, и с каждым годом ЦК все больнее клевал Пилкина. Большую часть энергии Петр Кузьмич затрачивал на то, чтобы удержаться в своем кресле.

Только новому генсеку благополучно удалось пересидеть на этой должности и оставить своему преемнику неплохое, между прочим, наследство. Но несмотря на это, Пилкин слишком устал от постоянных понуканий, ему смертельно надоело быть козлом отпущения. Его так и норовили ткнуть носом в каждый поломавшийся трактор, в каждый центнер сгнившего зерна. Как только «Правда» обнаруживала колорадского жука на картофелине или загулявшего колхозника, так сразу же в кабинете Пилкина раздавался телефонный звонок.

Афанасьев, загибая пальцы, еще раз пересчитал своих сторонников в Политбюро: «…Пилкин — шесть, Калягин — семь». Итак, вместе с ним, их восемь — почти половина. Маловато, но время еще есть.

Тяжко вздыхая, генерал побрел по лестнице на второй этаж, в спальню. Старый дом скрипел и покряхтывал. Зато двадцать четыре часа в сутки его охраняло подразделение КГБ, вооруженное автоматами с инфракрасными прицелами. А поскольку на дом никто никогда не покушался, считалось, что караульная служба несется исправно.

Генерал улегся рядом с женой, которая уже спала или притворялась спящей. Сейчас Афанасьев был бы не прочь воспользоваться своими супружескими правами, но тогда бы ему пришлось унижаться, упрашивать… А просить он ненавидел. В конце концов, можно завтра при казать адъютанту, и тот все устроит так, что никто никому не будет обязан.

Заместитель министра обороны СССР уже засыпал, когда внизу раздался громкий стук в дверь. Был первый час ночи.