Шпион в шампанском. Превратности судьбы израильского Джеймса Бонда

Нашим самым большим развлечением стали визиты египетских журналистов, которые посещали нас два-три раза в неделю. Контролируемая государством пресса получила установку рассказать общественности и подтвердить это фотографиями, что египетские власти очень хорошо относились к разоблаченным немецким шпионам. Согласно публикациям в прессе, эти шпионы, осужденные за свои преступления открытым и демократическим судом, не подвергались какому-либо давлению, не испытывали бытовых неудобств, доказательством чего служил их отличный внешний вид. Иностранных корреспондентов к нам не подпускали, всю информацию они получали непосредственно из прокуратуры. Со смешанным чувством я читал немецкие журналы «Штерн», «Шпигель» и другие, которые мне нелегально передал один человек, имя которого я не могу назвать по соображениям безопасности. Бросались в глаза крикливые заголовки: «Веселые шпионы в Каире», «Джеймс Бонд израильской секретной службы». Как говорится, ради красного словца не пожалеют и отца.

В камере было так душно, что не хотелось даже читать. С момента окончания суда ничто не нарушало нашей ежедневной рутины. Единственным светлым пятном являлись ежедневные встречи с Вальтрауд, которые продолжались по часу, а иногда больше, если капитан Ахмед Лутфи находился в хорошем расположении духа. Полчаса в день мне разрешалось прогуливаться во дворе тюрьмы под наблюдением двух часовых и моего личного охранника сержанта Мохаммеда Баттала. Все остальные двадцать два с половиной часа в сутки я был заперт в камере, где мог заниматься чем угодно — спать, читать, если пастор или консул не забывали принести новые книги, или просто глядеть в потолок.

Контакты с другими узниками строго запрещались. Конечно, по египетским стандартам условия моего содержания были шикарными. Моя стандартных размеров камера два на три метра имела все удобства, которые начальник тюрьмы мог мне предоставить. Большинство узников вынуждено было спать на голом полу, укрываясь протертыми до дыр одеялами. А у меня имелась кровать с матрацем и подушкой, четыре новых одеяла, небольшой стол, тумбочка и умывальник. Стояли еще два ведра — одно с питьевой водой, а другое служило туалетом. Раз в день мне приносили, разумеется, за мой счет дорогой обед из каирского ресторана «Курсаал». Я мог носить свою собственную одежду. Уборка моей камеры производилась под наблюдением сержанта Баттала. Скоро я понял, что с него нельзя спускать глаз, поскольку после каждого его визита ко мне в камеру у меня пропадали сигареты и даже предметы одежды.

Мои мысли прервал голос, доносившийся снаружи через зарешеченное оконце моей камеры, находившееся почти под потолком:

— Господин Лотц! Господин Лотц!

Я забрался на стол и выглянул наружу. Там был Маки, тюремный староста из числа заключенных, которого мне удалось расположить к себе. До революции Маки работал важным чиновником в королевской таможне. Вскоре после прихода к власти Насера Маки обвинили в попытке тайно вывезти из страны большое количество золота, принадлежавшего семье Фарука. Его приговорили к двадцати пяти годам каторги, тринадцать из которых он уже отсидел.

— Получено подтверждение вашего приговора, — сообщил Маки. — Сегодня вас переведут в Туру. Очень жаль, хабиби, но теперь вы настоящий каторжник.

— А что слышно о моей жене?

— Ее приговор тоже утвержден. Она останется в женском отделении тюрьмы Канатер. Теперь вы уже не сможете так часто видеться. Тура не очень хорошее место, но вы там будете в порядке. У вас есть деньги, и вы сможете все себе хорошо устроить. Когда приедете в Туру, передайте привет Виктору.

— Кто такой Виктор?

— Виктор Леви. Израильский шпион. Он получил двадцать пять лет, уже отсидел одиннадцать и почти руководит этой тюрьмой. Прощайте.

Я медленно слез со стола и стал ходить по камере. Конечно, имя Виктора Леви было мне знакомо. Он проходил с теми, кто был связан с «делом Лавона»[12]. Интересно, что представляет из себя этот Виктор и могу ли я ему открыться. Ведь он не разведчик, а просто еврей и гражданин Израиля.

Вместе с Виктором Леви были осуждены еще два юноши и одна девушка, Марсель Ниньо, которая, как я узнал от Вальтрауд, отбывала пятнадцатилетний срок в женском отделении тюрьмы Канатер. Вальтрауд с ней часто говорила и даже несколько раз передавала ей от меня записки, написанные на папиросной бумаге.

Отвлекшись на время от Виктора Леви, я стал думать о Туре. Я знал, что в Египте имелись две тюрьмы, которые пользовались дурной славой из-за своего необычайно жесткого режима: Тура и Абу-Заабаль. Во времена монархии была еще одна тюрьма для иностранцев в Александрии. Египтяне понимали, что ни один европеец не сможет выдержать нечеловеческих условий египетской тюрьмы длительное время. Но искусственный «арабский» социализм Насера отказался от этих поблажек империалистам. Мне оставалось только надеяться на лучшее и готовиться к худшему. Я попросил начальника тюрьмы, чтобы перед отъездом в Туру мне разрешили свидание с Вальтрауд.