Шпицбергенский дневник

Не часто, но мы бывали друг у друга в гостях. Как-то у себя мне до велось угостить Тиграныча горячим грогом. Он так понравился моему другу, что в следующую нашу встречу уж у него дома мы опять вместе готовили грог, а его дочка, замечательная, красивая девушка, работавшая на швейной фабрике, очень элегантно подавала нам фрукты, вызывая у меня восхищение, а у отца гордость за своё создание.

На работе Тиграныч не любил ни сюсюканий, ни каких-либо мягкотелостей. Шутки его не отменяли строгости в деловых вопросах. Суровые условия полётов требовали абсолютной надёжности, а потому никаких послаблений в дисциплине здесь не могло быть и не было. Видя Тиграныча в командирском кресле вертолёта, я никогда не волновался за своё воздушное путешествие.

Кроме того, я знал, что мы никогда никуда не опоздаем. График вылетов мы всегда выдерживали строжайшим образом, если позволяла погода. А с неё какой спрос? Она сама нами командовала.

Вся вертолётная служба первоначально относилась к московским авиалиниям. Потом её передали во власть треста «Арктикуголь». И тогда случился конфликт, едва не стоивший мне моего кресла уполномоченного треста.

Генеральным директором треста в то время был Орешкин.

Крутой по характеру (впрочем, все генеральные обычно круты на расправу), Орешкин однажды прислал мне из Москвы факс, в котором крайне плохо оценил работу вертолётчиков. Я понял, что генеральному директору что-то неправильно доложили по сути вопроса и написал подробный ответ, не то чтобы защищая своих друзей, а попытавшись отразить истинную картину самоотверженной работы пилотов, их чёткое исполнение всех задач и безотказность.

В ответ Орешкин направил мне резкое, граничащее с грубостью письмо, в котором мой ответ расценил как демагогию и предложил своими «опусами» заниматься, когда уйду на пенсию. Оскорбившись таким отношением ко мне, я долго не размышлял, а ответил в тот же день, пояснив генеральному директору значение слова «опус», и предложив ему заглянуть в моё личное дело, чтобы убедиться в том, что я не самодеятельный писатель, а журналист с большим стажем и многими публикациями в центральной печати и не отказался от защиты вертолётчиков, чью работу знал лучше генерального директора, сидящего в Москве, а не здесь на Шпицбергене.

Получив мой факс, секретарша директора пришла в ужас и по телефону предупредила, что если передаст моё послание директору, то вызовет сильный гнев его, что станет результатом моего увольнения. Я сказал, чтобы факс передали директору.

До сих пор не знаю, какой была реакция Орешкина на мой резкий ответ, но меня не только не уволили, а всякий раз, когда генеральный директор приезжал на Шпицберген и шёл на приготовленный для него в баре обед, на котором обычно присутствовали особо приглашённые начальники, то либо мне звонили и приглашали от его имени, либо он сам при встрече, мрачно глядя в сторону, бросал тоном приказа: «В три часа приходите на обед». И не важно, что я иной раз был в это время занят. Мои попытки пояснить мою занятость немедленно обрывал словами: «Обойдутся ваши дела. Подождут». Возражений он не терпел, но ко мне стал относится с большим уважением, чем раньше. Да и с Тигранычем у них постепенно всё пришло в норму.

Вечером смотрел на плавающие льдины, а потом написал лирическое стихотворение, поиграл с компьютером и лёг спать.

16 июля, пятница