Шпицбергенский дневник

Всё так же тепло. Уж и свитер не надеваю. Льды во фьорде плавают, но и тают, так что их стало меньше. День выдался для Старкова суматошным, правда, по его же вине. Предложил членам экспедиции занять с утра очередь в буфете и получить продукты на полевые работы, которые начинаются завтра. Меня удивило, что он так сказал насчёт очереди с утра, поскольку буфетчица предлагала нам придти около пяти вечера, когда она сможет дать нам всё необходимое без очереди. Но беспокойный Старков всё распределил, как на фронте. Он пошёл в ГСВ получать оружие, Андрей занял очередь в буфет ещё до завтрака, когда у дверей закрытого буфета никого не было вообще, я с Виктором пошёл брать некоторые недополученные вчера продукты в столовой. Получил сахар, гречку, подсолнечное масло и лук. Тут выяснилось, что у буфета образовалась гигантская очередь, оттеснившая Андрея заявлением, что они ещё в пять утра занимали. Стало ясно, что стоять нам придётся долго. Я отнёс полученное в столовой на базу, встретил Михайлова, который возмущался тем, что мы стоим в очереди, как простые шахтёры, и сказал, что уже договорился с буфетчицей о том, что она выдаст нам продукты в пять вечера без очереди. Андрей и Виктор ушли из очереди, а я пошёл на швейку, где подарил Валентине и Игорю Крейдун свою поэму. Тут прибежал за мной Виктор с сообщением о том, что всё опять поменялось, Андрей снова стоит в очереди, так как Старков сказал, что не Михайлов начальник экспедиции, а потому незачем ему распоряжаться. Собственно я так и говорил Виктору о предстоящей реакции Старкова. Ну, пошёл я в буфет, где и проторчал целый час, поскольку шахтёры, занимавшие когда-то очередь, появлялись беспрестанно, хоть мы и стояли у прилавка, чуть ли не самые первые. Старков начал соглашаться, что лучше было бы сделать, как предлагала ему буфетчица, то есть придти в пять вечера, но теперь жаль было уже потраченного времени. Тогда я опять пошёл к Валентине (ей надо было помочь позвонить в Лонгиербюен). Она уже начала читать мою поэму и восторженно сообщила, что всё ей нравится и всё в описаниях она узнаёт, так как я даю абсолютно точную картину жизни. Соколова она узнала сразу по фразе «где этот сосунок?», которую заметила, листая страницы книги, ещё не начав читать поэму.

То есть речь директора я передал верно.

СОКОЛОВ, ДИРЕКТОР

Действительно в поэме о Шпицбергене в качестве прообраза я взял директора рудника Соколова, но это совершенно не значит, что описанные события имели на самом деле к нему отношение. Да ведь почти всё написанное в этой драматической поэме мною придумано, хотя кое-что имело всё-таки место в реальной жизни, чему я был свидетель. А от Соколова я взял лишь некоторые черты характера, с которым неплохо познакомился за девятилетний период совместной работы.

Впервые мы с ним встретились 17 сентября 1991 года, когда он, как директор рудника, проводил встречу с новыми сотрудниками, прибывшими на работу в Баренцбург. Из этой встречи мне запомнилась лишь одна его фраза, касавшаяся памятника Ленину, до сих пор стоящего в центре посёлка. Звучала она так:

— Пока я здесь директор, памятник Ленину стоять будет.

В то время Советский Союз стоял на самом пороге развала, который официально был осуществлён буквально через три месяца, но средства информации открыто ругали советское прошлое и его лидеров, а работа коммунистической партии на предприятиях была запрещена указом Ельцина. Однако народ в целом ещё не привык к мысли о развале всей социалистической системы и не понимал, что страна вступила на путь капиталистического развития и не хотел верить в худшее, именно поэтому слова директора были расценены, как уверенность в том, что социалистический порядок на Шпицбергене сохраняется. Ну и правда, многие изменения, начавшиеся в странах бывшего Союза, сюда доходили не так быстро. По крайней мере, так нам казалось. Было приятно, будучи на Шпицбергене в тысячах километров от распадающегося великого государства, продолжать чувствовать себя как бы в прежнем Советском Союзе, где не имеет значения, какой ты национальности, у всех одинаковые паспорта, ко всем одинаково относятся. Об этом говорил и Соколов.

Значительно позже я понял, что одно дело говорить о приверженности идеям социализма с его принципами справедливости и равенства, и совсем другое дело осуществлять эти принципы на практике, когда вся прежняя система рухнула подобно многотонному зданию, среди обломков которого столбом поднималась пыль анархии, позволившая наиболее энергичным, не боящимся испачкаться этой пылью искателям расхватывать себе пожирнее куски пирога, временно никому не принадлежащего. Пирог, кормивший огромную страну не делили, а рвали на куски те, чьи зубы оказались острее и ближе к пирогу. В этом состояла трагедия беззубого народа, приученного к тому, что пищу ему кладут в рот, когда он работает, и не верившего, что идут времена, когда за его напряжённую работу ему могут вообще ничего не давать или дарить лишь подачки.