Снаружи было почти светло. людей слева и справа стало поменьше; внизу женщины, вяло работая метлами, убирали прямо за распахнутую дверь мусор. Человек десять — то ли припозднившиеся завсегдатаи, то ли ранние пташки — сидели за столами. Хозяин подпирал стойку. Алесдейр спал — это его кулак Колька и созерцал перед сном, проснувшись.
А ноги чесались потому, что во сне штанины джинсов задрались, и на открывшейся коже даже сейчас мирно сидели три блохи.
— Во блин, — слегка передернулся Колька, но, прежде чем сбить блох, пощупал шпоры — они были на месте.
Переступая через спящих (и иногда на них наступая, на что те, впрочем, не обращали внимания — даже не просыпались!), Колька спустился вниз. Хозяин приветствовал его вялым жестом, Колька, непринужденно почесываясь, осведомился:
— Сортира у вас, конечно, нет? Мне по-большому.
— Есть обещанный завтрак, — хозяин зевнул — в бородище открылась ужасающих размеров зубастая яма.
— Ясно, — вздохнул Колька…
…Хорошо, что около выгребной ямы позади «Пляшущего волынщика» росли солидные лопухи…
…Алесдейр еще не проснулся. С удивлением ощущая, что выспался, и неплохо, Колька подпер косяк двери и подмигнул вчерашней служанке — та фыркнула и отвернулась. Очевидно, мальчишка ее разочаровал. Потом на глаза Кольке попался тип в грязном одеянии — он спал под одним из столов в обнимку с чем-то, напоминающим гитару, только с овальным корпусом и г-образным грифом.
— Это кто? — уже по-свойски обратился Колька к хозяину.
— Менестрель, странствующий певец, — пояснил тот. — Ввалился заполночь уже пьяный, клялся, что споет за уплату, да вот нажрался, как настоящий англичанин, и свалился под стол. Чистые убытки с этим народцем — певцами, да монахами, жрут и пьют в три горла, а платят — как курица доится.
Он еще что-то говорил, но Колька, которому пришла в голову неожиданная и светлая мысль, уже подошел к спящему, нагнулся и забрал у него инструмент — тот и не колыхнулся. Мальчишка присел на скамью верхом, подергал толстоваты струны, подкрутил деревянные регуляторы и опробовал этого предка гитары на одной из мелодий Стинга, поминая добрыми словами отца, который позапрошлым летом научил Кольку азам гитарного искусства. Правда петь на людях Колька стеснялся — особенно если слушали девчонки. Но тут случай другой. Он помолчал, постукивая пальцами по исцарапанному корпусу, и выдал из старого мультику — песня оказалась подходящей:
— Колька изобразил эффектный перебор и повысил голос:
Еще при первых звуках звонкого мальчишеского голоса головы посетителей начали заинтересованно поворачиваться к певцу. Окончив припев, Колька обнаружил, что к нему начинают подсаживаться. Для здешних он пел по-шотландски, но среди слушателей были и англичане — очевидно, понимавшие язык своих врагов. Ободренный вниманием, Колька продолжал выступать:
Во время припева Колька сам себя не слышал — его подхватили хором, слушатели оказались благородными и невзыскательными. Вокруг Кольки собралась толпа, и при всеобщем одобрении он спел третий куплет, после чего мальчишку раз тридцать стукнули по спине, а к его ногам набросали очень даже солидное количество монет, требуя лишь одного — спеть еще «из новенького». Колька пропел (в сокращенном варианте) «Я начал жизнь в трущобах городских», а потом, едва он начал из Цоя:
— вокруг все притихли, когда же он закончил — разразились воплями и улюлюканьем, выражавшими полное одобрение. Колька еле отвертелся от дальнейшего исполнения, сославшись на то, что надо поесть.
Хозяин смотрел на него задумчиво. Колька отставил свой инструмет и выслушал замечание:
— По-божески надо бы заставить тебя заплатить за завтрак. Ты выручил побольше моего.
— Заплачу, — пообещал Колька, — если завтрак не будет похож на вчерашнюю кормежку.
— Накормлю до отвала и бесплатно, — неожиданно предложил трактирщик, — если согласишься сегодня вечером спеть для посетителей.