Шпоры на кроссовках

Столы поставили громадной буквой Т. За «верхней перекладиной» сидели всего человек десять — среди них Колька узнал только сэра Ричарда, притихший Алесдейр объяснил шёпотом, что там сидят шериф[9] с женой, бейлиф[10] тоже с женой, вождь предателей-шотландцев Джед МакДугл и несколько наиболее знатных гостей, кое-кто тоже с женами. За остальными столами устроилось человек сто, причем мужчины были хоть и не в доспехах, но при оружии — с мечами, да и здоровенные ножи, которыми ловко разделывали мясо и птицу, тоже имели явно «двойное значение». Замковый сержант, заглянувший за мальчишками, как и было обещано — после тушения огней, указал им места и исчез, не соизволив ничего объяснить. Но на килт Алесдейра никто не обратил внимания — он оказался не единственным шотландцем за столом, — а сэр Ричард к немалому смущению Кольки встал и, подняв здоровенный рог, окованный серебром, по-шотландски провозгласил тост за «моего гостя, барда из далекой Руси, Николаса из Владибурга, который обещал спеть сегодня на пиру». Колька поднялся, чувствуя себя полным болваном, поклонился, и увидел, что рог-то плывет вокруг стола к нему в руках того самого пажа. Мальчишка с поклоном передал посудину с полутора литрами вина Кольке, ухитрившись одновременно сделать быстрый жест, который можно было истолковать всяко: «Вот так я тебе глотку перережу». Причем жест был умело замаскирован…

Когда вокруг с таким очарованием роняют такие угрозы, а главное — серьезно относятся к своим обещаниям, то единственный способ сберечь и голову и нервы — стать таким же, как окружающие. Принимая рог, Колька так же незаметно и быстро заломил нахаленку указательный палец на правой руке и улыбнулся, благодаря поклоном. Паж не подал виду, но потянул воздух сквозь зубы от боли. С тем и отошел.

«Принять на грудь» полтора литра виноградного вина — это не шутки, а все вокруг внимательно за этим следили и, пристукивая своими посудинами по столу, что-то орали — скорее всего, древнеанглийский вариант русского «пейдоднапейдодна!»… Интерес ситуации еще был в том, что рог нельзя было поставить или положить не опустошив — немедленно пролилось бы недопитое, а Колька помнил, что рассыпать соль, уронить хлеб, или пролить вино в чьем-то доме в старину было страшным оскорблением. Поэтому он осилил вино, брякнул рог на белую с коричневой вышивкой скатерть и, чувствуя, как голова начинает кружиться, поспешно сел и пододвинул к себе здоровенный ломоть хлеба, на который Алесдейр уже водрузил большой ломоть жареного мяса и тушку бекаса.

«Я так и петь не смогу, — не испуганно, а расслабленно подумал Колька, разламывая птицу. — Видела бы мама — что там две „пары“ в дневнике!»

К счастью для несовершеннолетних путешественников из XXI века, в веке XII не знали крепких напитков, здешнее вино было просто чуть забродившим соком — и скоро опьянение схлынуло.

Впрочем, как тут выяснилось, за своими переживаниями Колька пропустил кусок пира и даже начало соревнования. Сухощавый старик в желто-синем давал жару на арфе и редкостно мощным голосом пел балладу — как объяснил Алесдейр, о первом крестовом походе и о том, как во славу Божию Святое Воинство за одну ночь перерезало больше миллиона неверных.

— Очень приятная тема, — пробормотал Колька, собираясь с мыслями и лихорадочно решая, что спеть — его могли позвать «следующим номером»! Но следующим вышел сам сэр Ричард. Он пел даже не по-английски, а на каком-то диалекте французского языка — знать его отлично понимала, да и песню, кажется, хорошо знали, потому что хором подхватывали последние строчки каждого куплета и даже раскачивались за столами из стороны в сторону. Кольке показалось, что песня была о любви, хотя он сам не мог объяснить, откуда у него такое ощущение. Выяснить точнее мальчишка просто не успел — раскланявшись, барон Харди уже по-шотландски предложил:

— Теперь пусть споет наш гость из Руси — невежливо было бы заставлять его ждать!

Колька поднялся с места, ощущая себя пацаном, которого заставили почитать стишки на взрослой вечеринке, прежде чем отправиться спать. Но Алесдейр сунул ему настроенную лютню, подмигнул, и Колька напомнил себе, что тут его возраст никого не удивит, для этих людей он вполне взрослый мужчина. с этой ободряющей мыслью он и вышел на противоположный от главного стола конец, где стоял трехногий табурет. Впрочем, Колька уже успел приспособить к лютне ремень по-гитарному, и среди притихших гостей пронесся удивленный шепоток — тут принято было играть сидя, держа инструмент на колене.