Шрам

Метка, которую выбил чернильщик Обель на руке Лонгсайта, исчезла.

Все видят левую руку мэра – кожа на ней чистая, нетронутая. Лонгсайт приближается к четверым свидетелям, вызванным на сцену. Они потрясённо уставились на мэра, судя по всему, не отказались бы съёжиться в уголке, однако Лонгсайт заставляет каждого из них внимательно разглядеть руку. И они смотрят, им даже разрешается коснуться мэра. Меня вдруг пронзает воспоминание: я в кабинете мэра, касаюсь кончиками пальцев шрама на его коже. Мне никак не опровергнуть того чуда, и этого я отрицать тоже не могу.

Мэр сейчас совсем близко, я хорошо вижу его руку. На коже нет метки, нет следов от сведённой татуировки – нет ни царапины. Кожа чистая, смуглая. Как будто тело впитало чернила татуировки и оставило поверхность гладкой и чистой.

Я ищу взглядом Обеля. Он-то должен знать, как это произошло. Однако чернильщика нигде не видно. Когда напряжение сгущается в воздухе до того, что становится трудно дышать, в небе раздаётся гром, прокатывается над площадью, заглушая крики зрителей. Мэр выходит на середину и замирает, раскинув руки и подняв лицо к небу. Будто в ответ на его зов, начинается дождь. Большие капли падают одна за другой, будто в небесах открыли кран. Или как водопад. А мэр Лонгсайт стоит прямо под нескончаемым потоком. Его грех смыт, как грязь с усталых ног.

Джек Минноу со сцены подаёт знак Карлу, который стоит рядом со мной, и Карл подталкивает меня вперёд. Мел провожает меня полным страха взглядом. Минноу улыбается мне с каким-то извращённым удовольствием: он будто наблюдает, как загнанная добыча идёт прямиком в ловушку. Теперь ясно, о чём он меня предупреждал. В сегодняшнем представлении мне отведена особая роль.

На ступеньках возле сцены Карл останавливает меня, придерживая за плечо. Джек Минноу выходит вперёд, к краю залитой водой сцены, где Лонгсайт по-прежнему стоит, упиваясь восхищением горожан, останавливается у микрофона и произносит:

– В глубине души каждый из нас мечтает: пусть мэр Лонгсайт примет карающую метку за меня. Однако сегодня мэру нанесут знаки, которыми наказывают за самые отвратительные преступления. Вы увидите его силу и милосердие, когда он возьмёт на себя вину одного из самых безнравственных наших сограждан.

«И это всё обо мне», – со скукой думаю я. Стражи подталкивают меня на сцену, а Карл успевает что-то пробормотать на ухо. Кажется, что-то вроде: «Не бойся». Я застываю, будто от холода, а Карл бесстрастно смотрит прямо перед собой.

– Подойди, Леора, – приглашает Минноу. На его лице сияет жестокая улыбка. – Иди же.

Я делаю шаг, ещё один…

* * *

В толпе заметно какое-то движение. Сначала мне кажется, что люди переглядываются и перешёптываются, увидев меня, однако почти сразу я замечаю, что кто-то пробирается из задних рядов к сцене. И как тонкий ручеёк в одночасье становится бурлящим потоком, тихий шёпот превращается в крики – всего один человек, обыкновенный горожанин проталкивается сквозь толпу. Вроде бы я знаю эту женщину с растрёпанными, вьющимися, седыми волосами и вырубленным ветром лицом – у неё небольшая ферма на окраине города. Минноу смотрит на мэра, стражи не ожидают подвоха, и вот спустя всего несколько секунд женщина оказывается на сцене и устремляется мимо меня к микрофону.

– Они всё унесли! – кричит она, и слёзы бегут по её лицу быстрее, чем капли дождя. – Забрали мои книги!

В потрясённой тишине к женщине подходит Мел и доброжелательно, но крепко обнимает её за плечи.

Женщина оборачивается. Её лицо – безжизненная маска горя. Она обессиленно падает к рассказчице на грудь. Толпа обескураженно молчит. Слышен только стук капель и всхлипы. Губы женщины шевелятся, она что-то говорит, но слов я не слышу. Наконец Мел выпускает женщину из объятий и медленно, будто деревянная кукла, подходит к микрофону. Сглотнув подступивший к горлу ком, рассказчица произносит:

– Произошло ограбление. – Мел привыкла разговаривать с людьми. После особых тренировок её голос стал сильным, звучным, ей чаще всего и микрофон не нужен. Но сейчас её едва слышно, голос тихий, будто с трудом пробивается наружу. – На ферму Шонны Колиер напали. Ничего не тронули, кроме… – Мел протягивает руку плачущей женщине, и та с благодарностью её сжимает. – Кроме… книг предков.

– Забрали всю мою семью! – кричит женщина, и её слова пронзают грудь каждого на площади будто кинжалом.

Когда я была совсем маленькая, на нашей улице случился пожар – загорелся дом Куперов. Соседи вызвали пожарную команду, но, казалось, прошла целая вечность, пока та приехала. Помню, как стояла рядом с мамой, босая, в ночной рубашке, и меня обдавало жаром пылающего дома.

Папа удерживал мистера Купера, держал его изо всех сил, не пускал в горящий дом, а тот всё повторял:

– Они там… Я должен их спасти…

А его жена кричала:

– Дети! Мои дети!

Папа тогда встряхнул соседа за плечи, посмотрел ему в глаза и завопил, стараясь перекрыть рёв пламени:

– Их там нет, Джонатан! Давно нет! Они умерли.