Штамба

— Знаете, Степан Максимович, заходите-ка, пожалуйста, ко мне, мы и поговорим… Ну, скажем, завтра, часиков в двенадцать. — Жоглов для чего-то поглядел на часы. — В двенадцать… И не огорчайтесь. С кем не бывает… Разберемся, я думаю. А если что — так на выставке жизнь не кончается.

— Опять на автобусе? — глухо спросила в темноте Наташа.

— Если ты, Стеша, можешь еще остаться, — сказала она, — останься. Я тебя возьму с собой в клинику. У нас завтра операционный день. Я тебе постараюсь все показать. И я очень рада буду, если ты останешься. Но если не можешь, то тогда я позвоню насчет места в самолете для тебя.

— Ничего не надо делать со мной в этом смысле, я тебя не в мужья ловила.

Двадцать четвертый — Барышев.

Ассистировать он попросил Марию Сергеевну Волкову. И она не знала, как ему ответить: заявить о согласии сейчас, при всех своих коллегах, которые так же, как и она, жаждали этого предложения и втайне на него надеялись, она не смогла. Она, подняв глаза от клочка бумаги, записки профессора, встретилась с его взглядом и кивнула ему. От радости сердце ее забилось часто, и она, прикрывая в согласии веки, побледнела.

Не много городов в своей жизни успел разглядеть и понять Волков. Война пронесла его по просторным и сумрачным городам Германии. Они чем-то напоминали ему осенний парк — ни мелкой лохматой поросли, ни урочища, где даже леснику не по себе, ни тайных углов, что оставляет человек на потом и к чему тянется сердцем, сам не зная отчего. Весь парк виден насквозь, до самого края. И как бы ни отличался один такой город от другого — в них не заблудишься. Волков не вспоминал их названий, они оставили в его душе именно это ощущение — запах сырости, дыма — от солдатских костров и каких-то особенных звуков — шум движения, голоса людей, перестук шагов словно были сами по себе и не составляли части этих городов. И тот новый, огромный город, в котором он прожил полторы недели в пятьдесят девятом году, ничем не напоминал разрушенную Варшаву сорок пятого года, и словно еще примерял улицы и дома, да и весь ритм жизни как обнову.

Так было и с Климниковым. Они часто встречались — на сессиях в Москве, на конференциях здесь, в областном центре. А увидел это Арефьев на банкете по поводу приема зарубежных гостей-промышленников, на который он пошел только из-за Ичиро Нокадзоно — директора треста, поставляющего медицинское оборудование. Когда же выпили, когда исчезла скованность, когда каждый начал говорить с кем хотелось, Арефьев оказался лицом к лицу с Климниковым. И он сказал:

— Так вот, если ты мне не поможешь, то и моей воловьей силы не хватит. Поняла?

Через несколько минут, когда уже был сделан разрез, наложены лигатуры на кровеносные сосуды, когда Меньшенин надсек межреберные мышцы, а потом вскрыл левую плевральную полость, Мария Сергеевна перестала ощущать неловкость от того, что работает не в своей операционной. Бригада, несмотря на то, что работала впервые в этом составе, работала слаженно.

Светка помнила и другое. Они шли по набережной Фонтанки. И она уронила туда мяч — большой, оранжевый, с голубыми полосами, в сетке. Мяч долго летел вниз, а потом упал на темную воду и поплыл.

Командир улыбнулся Барышеву через плечо, сверкнув крупными белыми зубами, и сказал своему штурману:

Со дня последней операции прошло более семи дней. Они потеряли только одного больного. Умерла Киле.

Мария Сергеевна припомнила, как однажды, после занятий в морге она с подругами поехала домой обедать. А часовой не пустил их. И все лопнуло. Она проревела всю ночь. Волков грузно ходил по спальне, уходил к себе, возвращался, уговаривал ее. И ему было и смешно, и жалко ее, и любил он ее тогда какой-то веселой любовью. И он говорил:

— У меня сложилось впечатление, что это тщательно продуманная, скоординированная операция, — сказал маршал, возвращаясь к главной теме разговора. — Наше правительство твердо проводит курс на установление нормальных, добрососедских отношений. Это реалистическая политика, учитывающая коренные интересы народов обеих стран. Да что там — всего человечества! И понимание этого проникает в сознание масс и там — на Западе. Негативное свидетельство тому — активизация тех реакционных кругов, которые государственную мудрость видят не в политике мира, а в балансировании «на грани войны». Это при современных-то средствах ведения ее? Глупцы! Бывают ситуации, когда события выходят из-под контроля тех, кто собирался направлять их в собственных эгоистических целях. — Маршал вздохнул, продолжал доверительным тоном: — «Холодная война», гонка вооружений не могут длиться бесконечно. Или — или! К счастью, определяют тут — как и в Великой Отечественной — другие долговременные факторы. Альтернатива одна — мирное сосуществование. Подумайте, как далеко глядел Владимир Ильич!.. Это должно быть! Это — будет! — Он снова посмотрел на всех и закончил известными всем словами, которые сегодня, здесь, прозвучали как-то по-особому убедительно: — Тем более велика наша ответственность, товарищи! Мы должны быть всегда начеку.

— Ты сумасшедший, — сказала Стеша.