Штамба

Дорога тянулась через редколесье, глухо стучали конские копыта, по сторонам дороги бежали волнистые сугробы, в которых деревья стояли погруженные словно в затихшую после половодья воду по самые ветви.

— Что я спрошу тебя, Жоглов, — и, помедлив, добавил: — Ты, ты сам как считаешь Штокова? Работы его? Плохи они или хороши?

Поплавский хотел начать закуривать, но понял, что опоздал, и протянул ей руку. Стеша машинально, не опуская глаз, подала ему свою. И по ее руке полковник догадался, что когда он звонил ей, она стирала. И все, что делала она после его звонка, он представил себе с такой ясностью, точно делал это он сам.

Ольга потянула его за руку, и он вынужден был полуобернуться всем корпусом к Людке.

«Ну, что она там тянет», — подумал Барышев. Пока бабушка решала, как ей поступить, Барышев успел подумать еще и о том, что если так долго раздумывает она, значит Светлана дома. И что если бы он не назвался, бабушка, не колеблясь, ответила бы «нет», и все. Иди — проверь.

Маршал поднялся первым. И все четверо вышли в парк.

— Я и тебе бы советовала заняться работой. Это твой самый важный курс. Там закончишь, нет ли, еще неизвестно. А после третьего курса люди в анкетах уже пишут — «незаконченное высшее». После третьего твоего курса я уже не стану тебе выговаривать. Живи как хочешь. А пока ты, Светлана, должна помнить, что ты не имеешь права бросить тень на имя, которое носишь. Видишь — вот я. Я вполне могу взять и завести дачу, а на даче деревца вишни да грядку клубники. Читать Мицкевича да качаться в гамаке. А я вот работаю. Таков уж наш удел. Ты должна это помнить.

— Можно?

«Валькирия» подходила к зоне. И что-то необычное появилось в поведении людей, их голоса стали резче, напряженнее. Все поняли, с какой серьезной машиной они имеют дело. Словно волнение и тревога Поплавского передались им.

— Ты виделась с отцом?

Но Волков не оглянулся и ничем не показал, что он не спит.

— Знаешь, Степаныч, заверни-ка к художникам. Дело у меня там. И сам — свободен. Я доберусь, здесь недалеко.

— Я же сказала: валяйте! — Она выплюнула былинку, встала, взяла свой этюдник и чемоданчик и пошла назад по дороге к селу.

— Вот, Мария Сергеевна, — сказал он. — Супруга Курашева, знакомьтесь.

— Приду, миленький. Конечно же. Сейчас начали продавать яблоки. А Минин говорит: яблоки можно во всех случаях. Я принесу тебе яблок.

— Мама… — Наташа ошеломленно глядела на мать.

Минут через десять после его ухода, уже начав работать, она подумала мельком, что обидела его, и сама себя успокоила: «Ничего, он же умница. Он ведь все понимает…»

— Долго побудете? — спросил отец.

— Идут десятые сутки, профессор, — сказала она.

Поплавский не сразу понял, кто этот высокий сутулый капитан с хозяйственной сумкой в руках, он даже хотел сделать начальнику штаба замечание, но тут узнал Курашева.

Он, уже готовый к отъезду, поцеловал ее снова и сказал:

Мать лукаво поглядела на Светлану и погрозила загорелым пальцем.

— Правильно. Это ты, старик, правильно…

— Вставай, Оленька… Пора… Не то опоздаешь.

Собственно, все, что нужно было сделать, уже было сделано — штаб работал слаженно и четко и не требовал вмешательства ни Волкова, ни Поплавского.

— Да вы ешьте, — торопливо сказала она. — Все хорошо. Мария Сергеевна в клинике. Работы у нее много. Наташа в колхозе с классом…

Штоков-художник тогда и начинался. И тащило его по жизни не что иное, как образы двух людей — отца и матери, затем были другие. Но начало положили они — отец и мать. Первые понятые им на земле люди. Он жил без них трудно: работал на лесоповале и за пятнадцать километров ездил по узкоколейке, когда она действовала, и шел пешком, когда она не действовала, в райцентр в рисовальную школу. Когда рисовал, пытался заглянуть куда-то туда, где сам когда-то видел отца и мать, в самое главное.

Он спросил:

Поплавский встретил очередной вал и бросил камешек. Он канул, булькнув, и даже не дал кругов.

Длинный и тонкий Нортов секунду помедлил у машины, обводя взглядом инженеров, наткнулся глазами на замполита и пошел своей обычной походочкой, покачивая в левой руке гермошлем.

— Значит, вы думали обо мне?

Но она возвращалась. И Кулик встречал ее горячими огромными синими глазами. И ждал, когда она заговорит снова. А ей самой было нужно, оказывается, однажды высказать вслух все, что случилось с ней, чтобы услышать себя со стороны, как чужую.

Местами перикард уже обызвестковался. Мария Сергеевна чувствовала под пальцами сквозь перчатки крупинки кальция.

Людмила повернулась на стуле:

— Ну как же ты играешь — ты ее даже в руки не берешь!

Они медленно приближались к палате, где лежала та самая девушка, ради которой, в общем-то, они и собрались в клинике. Операция была назначена на десять утра на завтра.

— Это рыбак и бакенщик, — сказал глухо Зимин не оборачиваясь. — Для «Каторжан». — Значит, мысленно следил за ней, пока она перебирала этюды.

— А знаешь, твой дом — серый в яблоках!..

— Ребята, немедленно на станцию. Резус минус, вторая «А» — сколько будет. Иначе он умрет.