Шторм по имени Френки

Через несколько недель моё существование напоминало бесконечную игру в «Монополию», где дом был игровой доской, а я – невольным игроком. Я знала наперёд, что проиграю, у меня в собственности не было ни одного поля, но меня вынуждали продолжать игру. Оставалось только ходить кругами по доске, зная, что, куда бы я ни попала, придётся платить.

Когда я не пробовала человеческую плоть на вкус, не отмахивалась от мух и не шарахалась от собак-поводырей, которым приспичило написать на меня, я пыталась уклониться от толпы сопливых малышей, морщилась, когда меня пихали большими громоздкими сумками, слушала, как люди задают нашим голограммам одни и те же глупые вопросы, или смотрела, как они хихикают над портретом мопса.

Ни одного безопасного места, всё вокруг принадлежало чужим людям, мне уже давно не было весело, и я знала, что никто никогда не позволит мне выйти из игры.

А если эта метафора смущает вас, позвольте сформулировать иначе:

ВСЁ БЫЛО УЖАСНО.

И эмоции, которые, как я думала, давно угасли, забурлили с новой силой.

Не прошло и месяца после начала летних каникул, как ковры на втором этаже облысели, голограммы стали зависать из-за слишком частого использования, а в книге для посетителей появились каляки-маляки цветными карандашами и комментарии типа:

Мой старший брат – вонючий бомж, ха-ха-ха-ха-ха!!

А они всё шли, шли и шли.

Я совсем опустилась. Сутулилась, валялась весь день на своей кровати, тяжело вздыхала и распевала непристойные песни, орала на малышей.

Но вот что странно. Хотя собиралась прорва народа, и люди, очевидно, приложившие немало усилий, чтобы добраться до нашего дома, терпеливо отстаивали очередь и платили деньги за осмотр – они в большинстве своём не очень-то радовались. Вид у них всегда был озабоченный. Они часто бранили своих детей и каждую секунду интересовались, не нужно ли им в туалет.

В основном они фотографировались на телефоны и отправляли фотографии своим знакомым. Хоть что-то у нас было общее: и я, и они привыкли, когда другие глазеют на нашу жизнь. Может, они тоже переживают, что их забудут.

Даже у тех редких посетителей, которые действительно интересовались домом, записывались на мастер-класс «Нарисуй своего домашнего питомца» с папиной голограммой, взаимодействовали со всеми интерактивными экспонатами и добровольно смотрели документальный фильм про Клиффстоунское цунами – даже у них в конце концов появлялось одно и то же выражение лица.

Ошеломлённое. Будто они чувствовали, что чужая жизнь обступила их со всех сторон, и им это не нравится.

Они натянуто улыбались. Бросали взгляд на окна и предлагали «Выйдем?», будто задыхались. А в саду они облегчённо переводили дух, потихоньку приходя в себя.

Они спешили в сторону парковки, ни разу не оглянувшись назад. Затем усаживались в свои летающие автомобили и исчезали в смоге двадцать второго века. И я знала, что больше их не увижу.

Потому что никто к нам не возвращался.

Кроме одного мальчика.

Чудно́го мальчика в чудно́й футболке.

Которого тянуло в дом, будто тут мёдом намазано.

30 Мальчик

Впервые он появился в начале августа в безумном столпотворении школьных каникул. Но его сложно было не заметить – розовая футболка чересчур большого размера с безвкусным принтом лаймового цвета.

Его худенькая фигура тонула в этой футболке, будто в зыбучем песке. А лицо было белым, как мел, – полная противоположность цветастой одежде.

Он приходил в мой дом по три раза в неделю и даже раскошелился на карту постоянного посетителя, вызвав удивлённые взгляды почти всего персонала, хоть они и пытались это скрыть. Но он вовсе не производил впечатление человека, который действительно хочет здесь быть.

Я бы сказала, собственная обувь интересовала его больше, чем дом.

Но раз или два – например, когда ему приходилось пробираться через особенно многолюдную толпу в прихожей, или когда наши пути пересекались, – его узкие зелёные глаза смотрели на меня чуть ли не в упор.

«Он видит меня!» – думала я с лихорадочным восторгом.

Но потом, почти сразу же, его взгляд стекленел, и я понимала, что ничего он не видит. В такие моменты меня охватывали одновременно разочарование и облегчение. Когда ты долгое время живёшь невидимкой, то привыкаешь к этому. Даже мысль о том, что кто-то может увидеть меня впервые за сотню лет, пугала. К тому же он смотрел букой.

Мужчина, который его сопровождал, напротив, производил более приятное впечатление.