Штормовое предупреждение

Там он с порога в непарламентских выражениях отчитал полковника Оржиховского, причём за то, в чём никакой особой вины того и не было: что не нарушил суровый запрет начальника и не сообщил ему о казусе сразу же. Ну и за то, в чём полковник отчасти в самом деле был виноват: что не организовал слежку-подстраховку за Стеценко, а, следовательно, оперативники резидентуры не выручили своевременно секретные документы из полицейских лап и тем самым поспособствовали недопустимой утечке информации в прессу.

Затем мистер Симмонс уже в парламентских выражениях отчитал двух своих оперативников и направил одного в полицейский участок (если документы ещё там), а второго – в штаб-квартиру охранки, где они с большей вероятностью могут оказаться.

Затем, немного успокоившись, поручил Оржиховскому, на самом деле не так уж расстроенному ни содержанием, ни формой учинённого разноса, связаться с начальником Константинопольской Муселлах Мудафаа-и-Миллие.

Говорил он с пашою сам и, естественно, по-английски, демонстративно делая паузы, чтобы на том конце провода толмач мог правильно всё перевести. А отвечал ему сам паша Хюсаметтин Эрктюрк на ломаном, но вполне понятном английском.

По тому, что сей вожак головорезов, переведённый из недавно расформированной Тешкилят-и Махсуса, говорил на языке оккупантов, раздирающих тело Османской империи; оккупантов, не слишком поддерживающих дело великого Мустафы Кемаля, да и по любезному тону Хюсаметтина мистер Симмонс безошибочно понял, что британские секретные документы прочитаны, оценены и скопированы.

Но говорить об этом не следовало, и мистер Симмонс только попросил, тщательно выбирая выражения, передать все документы представителю Британского Генштаба имярек, который уже, видимо, дожидается приёма.

На что любезный донельзя бывший вожак головорезов заверил в незамедлительном возврате всех бумаг (так и сказал – papers, а не documents, чем ещё раз подтвердил догадку мистера Симмонса) и поинтересовался, передавать ли с бумагами их незадачливого носителя, называющего себя капитаном Сте-тс-энко-у и агентом какой-то разведки.

Мистер Симмонс после совсем непродолжительного раздумья сообщил, что британская сторона отнюдь не настаивает на немедленном освобождении упомянутого капитана, поскольку заинтересована, чтобы Муселлах Мудафаа-и-Миллие в спокойной обстановке выяснила, не нанёс ли сей господин реальный ущерб безопасности государства.

А полковнику Оржиховскому сказал, когда обмен взаимными любезностями завершился и телефонные трубки легли на рычаги основного и параллельного аппаратов, что видеть этого – далее последовало общеизвестное, но редкостное в устах джентльмена выражение, – ни в резидентуре, ни вообще в Константинополе он не желает. А дела, если таковые возникнут, будут вестись с Абрамом Канторовичем, что и приятнее, и полезнее.

Тут полковник, конечно приняв это пожелание как рекомендацию к действию, всё же не удержался и высказал сомнение отнюдь не в полезности работы Абрама, но в приятности общения с ним.

На что мистер Симмонс резонно заметил, что русским – кстати, надо пригласить сюда графа Чернова, есть о чём с ним поговорить, – следует в некоторых вопросах брать пример с англичан, которые не считают евреев, равно как представителей иных народов, в чём-то превосходящими себя. А посему – готовы всемерно использовать их в своих интересах. Если оные представители будут знать своё место.

Продолжение разборок

Через три дня после столь удачного и для нас, и для Муселлах Мудафаа-и-Миллие получения секретных английских документов в свете неизбежного, хотя и не определённого пока ещё по срокам, столкновения «национально-освободительной» армии Мустафы Кемаля – ещё неофициально Ататюрка, – с войсками Великобритании, в помещении Высшего монархического союза произошёл серьёзный разговор.

Оба руководителя ВМС, Алексей Андреевич Чернов и Борис Петрович Орлов, проводили со всею серьёзностью воспитательную беседу с Михаилом Стеценко, умытым, бритым и стараниями Канторовича прилично одетым. Хотя не слишком презентабельным: следы полицейского воспитания ещё хорошо различимы были на его физиономии. Прочие места под одеждой не просматривались, хотя при желании об их существовании несложно было догадаться по сдержанным гримасам, сопровождавшим все телодвижения капитана.

Но их сиятельства подобного желания, похоже, не испытывали и говорили безо всякого снисхождения, хотя конечно же в своей манере. Так что Алексей Андреевич не орал и не стучал кулаком по столу или по чему-то ещё, а произносил с ледяной учтивостью:

– Англичане крайне – повторяю, крайне – недовольны провалом вашей, мягко говоря, миссии.

– Они мне уже высказали, – печально подтвердил капитан.

– Мы не знаем, что именно они сказали. – Чернов на самом деле это знал, разве что помимо мелких деталей, но не счёл нужным это сообщать, нарушая канву воспитательной беседы. – Но то, что их настоящие секретные документы оказались в чужих руках, возмутительно и не имеет оправданий!