Штрих, пунктир, точка

Ещё немного, и она будет совсем готова: чуть-чуть глаза, пуховку к носу, каплю духов на запястье и … закрыть глаза, чтоб билось сердце – как тогда, в молодости, когда гремел лифт металлическими дверями и можно было расслышать шаги у входной двери.

Она сядет, как раньше, лицом к Бульвару, чтоб были видны дома, люди, фонари, синий отсвет неба на сыроватом асфальте, ой, какие все молодые, а как много приезжих, смуглых, скуластых, как они неотесанны, совсем как я в молодости, будет думать Габриэль…

Как всегда, они пойдут вдвоём, она и её Андре, Базиль, а ещё лучше, если это будет Мишель. Как прекрасно идти пешком, ловить воздух, восторженные взгляды прохожих, любоваться спутником, его прекрасной фигурой. Она любит встречать знакомых, улыбаться им.

Возьмёт его под руку, конечно, не как Жанетта, та прямо вешается всем телом, сразу видно, сколько ей лет, она же едва положит руку, и они поплывут, и будут отражаться в стёклах витрин, а навстречу – пары, молодые, постарше, студенты, пары с колясками и кенгурятниками, почтенные дамы и игривые старички, свои и приезжие, туристы и она, они, в этой реке жизни и всё будет как в молодости…

Вот, уже накинула шарф, сумочка и перчатки ждут у зеркала, перебирает клавиши пианино, подпевает себе – у неё нет возраста, нет тяжести в ногах, она – парижанка…

О, Париж, о Париж, о, Париж, о, Париж….» 14

А однажды в поездке по бывшей Финляндии, мы с мужем оказались единственными пассажирами минивэна. Его водитель, худощавый мужчина лет тридцати пяти, почему-то разоткровенничался с нами. Он рассказывал о своей жизни, о жене:

«Когда Элка уехала из нашего городка, я подумал, что теперь никогда с ней не увижусь.

К тому же прошёл слух, что она вышла замуж, вскоре я услышал, что у неё родился ребёнок – сначала один, потом ещё. Девочки. Где она обитала, с кем – я не знал. Конечно, я мог бы зайти к её маме, Ольге Петровне, мы с ней, как говорила Элка, хорошо спелись, ведь я к ним всегда приходил так запросто, как к себе домой, ещё бы мы ведь учились в одном классе и дружили, чуть ли не с первого класса. Но я представить себе не мог, что вот войду, а в той комнате, где мы учили вместе уроки, увижу прилепленные к стене фотки или, не дай бог, Ольга Петровна достанет альбом, и там я увижу Элку, например, в фате, рядом с её избранником или семейный портрет с дочками, на котором все счастливые и улыбаются.

Я решил, что уж раз такое случилось, то пусть она останется навсегда в моей памяти школьницей. Сначала девчонкой с косичками, потом девушкой с лёгкими распущенными по плечам рыжеватыми волосами и странными глазами, цвет которых я никак не мог определить. На мой вопрос:

– Какого цвета у тебя глаза?

Она всегда отвечала:

– Зелёные.

Но это была полуправда. Потому что они меняли свой цвет несколько раз в день и могли быть в зависимости от освещения или, например, её настроения то оливковыми, то горчичными, то карими. Встречаясь с ней, я по ним мог сразу узнать какое у неё настроение, и что мне ждать от неё – милости или кары за несовершённые мной проступки.

Эх, Элка, Элка!

Почему-то ещё тогда, давно-давно, я чувствовал, что никакая другая женщина мне не будет нужна в жизни так, как она. А потому, махнув рукой на всякие страсти-мордасти или попросту говоря, на личную жизнь, я решил посвятить себя математике, к которой имел пристрастие с детских лет.

Я уехал в Питер и довольно легко поступил в Универ. Конечно же, на механико– математический факультет, который, кстати, в каком-то тысяча восемьсот лохматом году окончил мой прадед.

Мне удавалось многое из того, что мои однокурсники так и не осилили. Я решал контрольные, писал курсовые для всех, кто обращался ко мне. Представьте, я делал это совершенно бескорыстно. Лихие девяностые прошли мимо меня, и дух всеобщей коммерциализации в то время не затронул ни один волос на моей голове.

Дома, в родном своём городке, я почти не бывал. Родителей, которые потихонечку старились в своей советской двушке, я вспоминал часто, а письма писал, как и положено примерному сынку, каждый месяц. С одноклассниками никакой связи не поддерживал. Жил же я заветами дедушки Ленина, которые засели у меня в голове прочнее прочного ещё с раннего пионерского детства. Да, я учился, учился и учился. И делал это не просто с удовольствием, а прямо с каким-то остервенением: принимал участие в студенческих математических конкурсах, печатал свои работы в «Трудах» и даже однажды получил премию «Молодому математику». Лето обычно проводил в каких-нибудь математических школах.

В конце пятого курса мама прислала мне письмо, в котором писала, что я совсем их забыл и что не за горой то время, когда я приеду их хоронить. Решил, что перед сессией съезжу к ним на несколько дней и даже успел досрочно сдать несколько экзаменов.