Штрих, пунктир, точка

Не часто теперь попадаются на глаза люди преклонного возраста и в музеях. Но мы с супругом не сдаёмся. Интерес Михаила к художественным выставкам объясняется тем, что в детстве он увлекался рисованием и даже хотел быть художником. Однако родители отправили в технарь, что он время от времени с сожалением отмечает. Я же не только бегаю за ним по вернисажам, но и вспоминаю брошенную как-то мамой фразу о том, что хорошо бы мне стать искусствоведом. Помню, что тогда её слова меня не только удивили, но и остались без внимания, так, повисли в воздухе между обеденным столом и буфетом. Здесь сделаю оговорку: некоторое пристрастие к живописи в нашей семье наблюдается из поколения в поколение: хорошо рисовал отец, его акварель в стиле Левитана долго висела над моей панцирной кроватью, делал определённые успехи брат, его работы, особенно резьба по дереву, пользовались успехом, одна из них, самая первая, досталась и мне. Любимая морда с большим ухом висит в моей комнате, когда прихожу домой, подмигиваю ей. Она добрая… Моя внучка учится в художественной школе, не отстаёт от сверстников, один из внуков тоже уверенно работает карандашом. Вчера по Ватсапу прислал мне свои наброски. На одной – его дядька, мой младший сын, вполне узнаваемо. Обладая неплохой зрительной памятью, он может почти с точностью передать пейзаж, интерьер. В портрете ухватить главные черты. Эти способности меня обошли, и картины, как Михаилу, мне не снятся, но интерес к живописи поддерживает в жизни ещё одной спасительной соломинкой.

В раннем детстве рядом с моей кроватью долго висела копия картины Крамского «Христос в пустыне». Помню, как гремя протезом, вошёл в комнату мой крёстный. Вид у него был загадочный и торжественный. Он с трудом нёс что-то большое, завёрнутое в газету и перевязанное бечёвкой. Долго разворачивал, за газетой оказалась бумага – тонкая, похожая на пергамент, а уж за ней в деревянной раме, покрашенной тёмно-золотой краской, картина. Отношение к ней в нашей семье было двойственное: во-первых, удивление. Нам? Зачем? Мы же не картинная галерея, она же во всю стену. Во-вторых, это что картина или икона? Как к ней относиться? (Эта двойственность в своё время озадачила современников П.М. Третьякова и ныне она представлена в Третьяковской галерее, среди «отвергнутых шедевров»). Тем не менее дар приняли (правда, через несколько лет попросили картину забрать, поскольку родился брат и требовалось место для детской кроватки). А я? Мне казалось, что это икона, понятная, близкая, и я иногда молилась на неё…

Мой первый визит в Третьяковку состоялся лет в пять, и все последующие посещения галереи связаны с детским впечатлением от картины К.Флавицкого «Княжна Тараканова». Помню, что мама никак не могла увезти меня от неё, пыталась переключить внимание на картину Карла Брюллова «Всадница». Мама наклонялась ко мне, шептала, что какие там девочки красивые, какие у них платья. «А какая лошадка», – добавляла она. Брала за руку, вела к какой-то другой картине. Но я всё тянула и тянула к княжне. Конечно, теперь, когда я прохожу мимо «Княжны Таракановой», лишь улыбаюсь себе прошлой, а тогда ощутила ужас от потоков воды, почти утонувшей кровати, крысы, забирающейся на постель и красавицы в роскошной одежде, опирающейся на сырую стену…

В школьные годы походы в Третьяковку стали более прицельными. На всяких княжон не разменивались. Похоже, что и мимо Брюллова проводили быстренько, чуть ли не бегом к передвижникам. Передвижники были всерьёз и надолго! Илья Ефимович Репин – один из них. Его детство прошло в захолустном Чугуеве в военном поселении. Здесь же прошли первые годы Михаила, поскольку его отец был военным. Он помнит памятник художнику, установленном на том месте, где когда-то был дом Репиных (восстановлен в шестидесятых годах прошлого века как музей). Для меня же картины «Бурлаки на Волге», «Не ждали», «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» – это школьные годы. Описания картин, история создания – то, что требовалось от нас. Особенно меня привлекала «Не ждали». Здесь можно фантазировать, благо, что и у художника были варианты. Позже заинтересовал другой Репин, тот, который в Ясной Поляне с Толстым. В начале двухтысячных, в одно из посещений Петербурга, добрались до «Пенат» (наконец-то)! И узнала совсем другого Репина. Отрезанного границей от Петербурга, ставшего Ленинградом. Многоголосье дачной жизни в Куоккале после революции сменилось на тишину и огородничество. Потеряв состояние, пришлось выживать. Больной в холодной мастерской, уставленной холстами. К руке привязаны кисти. Работает. Молодо, ярко! «Гопак» перекликаясь с «Запорожцами», напоминает о молодости, песнях, плясках. Его утешают мечты, письма, которые писал с наслаждением, утоляя свой дар не только художника, но и писателя; редкие встречи с финнами. «Пойти некуда», – пишет он в одном из писем К.И. Чуковскому. А я добавляю: разве что по усадьбе или на берег Финского залива, где гнутся сосны, и песчаные дюны не пускают к морю. Ещё в храм, где, как пишет в одном из писем, «подпевал в хоре».