Штурм

Люди на плотах беспомощны — укрыться негде, стрельба из легкого оружия ничего не дает. Те бойцы, что сумеют достичь берега, могут спрятаться под ним. Но вот ударили минометы, мины рвутся, коснувшись воды, осколки разлетаются настильно, и спасения нет. Оставшиеся в живых напрягают последние силы, чтобы подняться на берег, а он — отвесная стена, и руки скользят.

А по реке медленно плывут плоты, уже пустые…

Попытка форсировать повторяется. И в, конечном счете, возможно, удастся захватить плацдарм, но полк уже не боеспособен. Холодые воды Прегеля волокут по дну трупы булаховцев в залив Фришес-Хафф…

— Ну, что скажете, товарищи? — озабоченно, уже второй раз спросил Булахов офицеров.

Комбаты молчали.

«Как много значит, если комбаты молчат! Это значит — сомневаются», — подумал Булахов.

— Поедем к железнодорожному мосту.

Отошли от берега, сели в машину. Ночь была по-прежнему резко пестрой. Вспыхивали ракеты. Белые лучи фар протыкали сумрак. Между очагами пожаров залегла темнота.

По мосту двигались войска, медленно и разрозненно — хвост одного подразделения цеплялся за голову другого. Позвякивало оружие, стучали колеса повозок. Среди офицеров, шедших на ту сторону реки, Булахов разглядел двоих знакомых. Он постоял в задумчивости и вдруг круто повернулся к своим.

— Не будем форсировать на плотах. Едем в штаб.

Комбаты забеспокоились.

— Как же так, товарищ гвардии полковник? Ведь приказано быть ночью за рекой.

— Знаю.

— Может, на нас не надеетесь? Обидно. Считают: геройский полк и что скажут?

— Что трусим? — Булахов горько усмехнулся. — Пускай, если кто не понимает… Героизм разный бывает, товарищи. Очень даже разный. А кто думает иначе, тот не знает никакого.

— Но боевая задача?

— Выполним. Будем на той стороне Прегеля.

— По мосту?

— Вначале — да. Не могу допустить гибели полка.

— Но ведь нам не позволят: не наш участок, не наш мост. Скажут: булаховцы на чужинку. Стыдно вроде бы.

— А гробить людей не стыдно? Да я согласен на любое наказание, а добьюсь. Мы выручали соседей и не подводили их. Нам тоже помогали, но однажды крепко подвели. Вот они идут по мосту!

— Этот мост в распоряжении корпуса.

— Поговорю с генералом Гурьевым. Едем в штаб.

В машине при толчках офицеры кивали головами и, кажется, дремали. А Булахов, тоже уставший, ощущая на себе тяжесть мокрой шинели, говорил:

— Все танки и самоходки, приданные штурмовым отрядам, сведем в один кулак, посадим на них автоматчиков с запасом гранат и саперов. Машины с десантом направим по мосту. Слышите? По мосту! За рекой они повернут вправо и дерзко атакуют, завяжут бой. И тогда полк начнет переправу, тоже с боем. Не плоты нужны, а понтоны, на них установим пушки. Полк прокладывает путь дивизии, и надо непременно добиться понтонов. Теперь не сорок третий, чтобы плыть на чем попало. Слышите? Не дремать. После выспимся.

— До сна ли тут, товарищ гвардии полковник.

— Сомневаемся, что разрешат по мосту…

* * *

Взвод лейтенанта Шестопалова, шедший впереди, подавил немецкие пулеметы в бетонированных гнездах и двинулся дальше вдоль берега. В нижнем этаже крайнего дома сидели фаустники. Они выпустили мины с расстояния около пятидесяти метров и не промахнулись. Танк Шестопалова загорелся. У Лептина «слизнуло» каток, машина крутнулась сама, повернулась лобной частью к дому и замерла. Командир башни, не дожидаясь приказа старшего сержанта, ударил осколочными и нажал гашетку пулемета. Фаустники убежали.

Танкисты Шестопалова выбрались из горящего танка через нижний люк. Одежда, пропитанная маслом, воспламенилась. Хуже всех пришлось лейтенанту, покидавшему танк последним. Охваченный огнем, он испытывал невыносимую боль, кричал, катался по земле, хватал ее руками и закрывал лицо. Лептин и другие танкисты побежали к своему командиру. А Шестопалов, не видя ничего, крутился и, оказавшись на краю отвесного берега, упал в реку.

После огня — ледяная вода… Шестопалов потерял сознание. Но Лептин был уже возле него. Он схватил лейтенанта за ворот и, не чувствуя под собой дна, греб одной левой рукой. С берега кинули деревянную плаху, старший сержант поймал ее. Еще один танкист бросился в реку.

Они долго барахтались в воде, потому что невозможно было подняться по отвесному берегу. Помогли саперы, у них нашлась веревка.

В одном из домов, ближе к мосту, обосновался медицинский пункт. Шестопалова принесли сюда. У него особенно сильно были обожжены руки, ноги выше сапог, крепко прихватило огнем лицо. Ему сделали уколы, наложили повязки и оставили в покое. Лептин остался с ним. Старший сержант видел вместо лица белую повязку и между бинтами темные узкие глаза без ресниц.

— Докладываю, товарищ лейтенант. Мой танк уже ремонтируют, а ваш годится разве в переплавку. Убитых нет.

Лептин умолк. Шестопалов прикрыл глаза, а когда открыл — в них стояли слезы.