Немая сцена продолжалась. Девушки смотрели с неизменными, заученными полуулыбками, ожидая чего-то. Дверь в зал отворилась, вошли капитан из штаба полка, переводчик Ольшан и трое красноармейцев. Сержант-автоматчик доложил:
— Товарищ гвардии капитан, немцев в доме не обнаружено, здесь одни артистки.
— Что еще за артистки? — недовольно проговорил капитан.
К нему, семеня, быстро подошла пожилая немка и заговорила улыбаясь. Капитан спросил Ольшана:
— Что она тараторит?
— Говорит, что здесь только женщины, то есть девушки, — еле удерживаясь от смеха переводил Ольшан. — Здесь — бордель, товарищ гвардии капитан, не что иное, как публичный дом. Такое заведение во всяком буржуазном обществе…
— Пояснения лишни, — отмахнулся капитан.
Лица у красноармейцев вытянулись; все плюнули от досады.
— Русские есть? — спросил капитан.
Патронесса публичного дома поняла вопрос по-своему: русским требуются только русские, но их нет. Есть француженки, польки, есть немки, но не чистокровные. Хозяйка расхваливала их, приглашала русского офицера с солдатами отдохнуть. Ольшан боялся переводить это капитану.
— Марш отсюда! — скомандовал капитан бойцам.
Все вышли на свежий воздух.
— Среди проституток немцы, возможно, оставили шпионок. Непременно оставили. Нужен часовой, — сказал капитан.
— Поставьте меня, товарищ гвардии капитан, — вызвался один из автоматчиков в новеньких сапогах.
— Почему именно вас?
— Ноги, товарищ гвардии капитан… Если бы я смог снять эти проклятые фрицевские сапоги, вы увидели бы на ногах сплошные волдыри. Ходить невозможно. Стоять на посту — могу.
— Пофорсить захотелось. Гвардеец выискался… Потрофейничал на свое горе. Уж если взял сапоги, так сделал бы поумнее, как другие, — они свои дорогие ботиночки — за спину, в вещевой мешок. А ты бросил?
— Бросил, а теперь каюсь. Свои дороже золотых. Немецкие сапоги не по нашей, русской, ноге. Ничего ихнее нам не подходит. У меня кровь в сапогах. Оставьте, товарищ гвардии капитан.
— Пусть сержант решает. Ты из его отделения.
Сержанту, командиру автоматчиков, видимо, надоело слушать жалобы и охи бойца, хотя тот не притворялся.
— Не возражаю, если нужен часовой, — сказал сержант.
— Становись! Никого не впускать в дом и этих женщин не выпускать, — наказывал капитан часовому. — Быть на посту, пока не придут из штаба полка.
— Есть, товарищ гвардии капитан.
Сержант повел свое отделение догонять батальон, капитан пошел в штаб. А Ольшан задержался и с ехидцей сказал часовому:
— Ну и пост тебе достался — евнух в гареме.
— А тебя, должно быть, завидки берут.
— Смотри, не вздумай покидать пост, а то — трибунал.
— Не учи. Без тебя службу знаю.
Лептин вскочил на броню, скрылся в люке. Танк лихо развернулся, повалил железную ограду и ушел, отплевываясь дымом.
Авиация бомбила с малых высот те места, где немцы продолжали упорно обороняться, но район действия ее уменьшался. Корпус генерала Гурьева прорывался к центру Кенигсберга, левее дивизии другого корпуса выходили к западной части города, к Амалиенау, минуя последнюю кольцевую полосу вражеской обороны, — здесь под ударами с воздуха глохли очаги сопротивления, и Гарзавин смог использовать свой тяжелый батальон прорыва.
Танки протаранивали улицы, давили и размалывали в порошок кирпичи завалов, шли с пальбой, окутанные пылью. С севера доносился еле слышимый гул боя. Это дивизии Сорок третьей армии продвигались на соединение с танкистами Гарзавина и гвардейцами, атакующими Амалиенау с юга.
Подкова фронта, до штурма охватывавшая Кенигсберг со всеми его пригородами и ближними деревнями, уменьшилась, сжалась так, что между шипами оставался небольшой промежуток, и с каждым часом перемычка, связывавшая немецкий гарнизон в Кенигсберге с оперативной группой «Земланд», суживалась. Тесно стало в городе, но людей на улицах почти не видно. Минометчики устанавливали свои минометы во дворах, артиллеристы стреляли, прячась за развалинами. Пехотинцы скрывались в домах, и там еле слышно потрескивали автоматы; юркие фигурки в коротких ватниках перебегали через улицу.
По улице медленно двигались два танка и между ними бронетранспортер. В бронетранспортере сидели Гарзавин и подполковник-авиатор, пожилой, тучный, отлетавший свое, — теперь он нес наземную службу.
— На перекрестке — баррикада, товарищ генерал, — докладывал не оборачиваясь радист. — Справа противотанковая батарея.
Гарзавин быстрым движением руки взял микрофон.
— Опасаетесь, что заминировано? Решение верное. Подождите. Это будет квартал номер…
Он показал авианаводчику на карте. Подполковник вызвал «Сокола». Семерка «илов», летевшая куда-то к центру города, резко завернула. Штурмовики один за другим сбросили бомбы впереди танков. Там черной стеной поднялся дым — баррикада взорвалась.