Штурм

И генерал и подполковник испытывали одно чувство профессиональной гордости. Они видели прежде всего действия танков и самолетов. Именно танки и авиация начинают и вершат дело — без них победа невозможна. Когда впереди один танк был подбит из фаустпатрона и другой танк быстро развернулся, навел длинный ствол с дульным тормозом на дом, в котором прятались фаустники, и начал долбить почти в упор, Гарзавина и тут не покинула горделивость — танки все равно сильнее! Он приказал радисту узнать, что с экипажем. Радист доложил: один танкист тяжело ранен, остальные невредимы.

Гарзавин хорошо представлял себе, каково сейчас изувеченному танкисту и что значит потерять тяжелый танк после выстрела одиночки-фаустника, и это не первая потеря, но он был доволен общим ходом дела и тем, что вместе с танкистами вдыхает тот же пыльный воздух с запахом гари.

Танковый таран углублялся. Тяжелые машины шли по раздробленным кирпичам, покрытые желтой порошей, броня словно раскалилась. Земля дрожала, обваливались полуразрушенные дома, и клубы пыли на время закрывали танки, которые в таких случаях останавливались, не зная куда идти, и, запыленные, были похожи на громадные кирпичи; потом снова двигались, руша все на своем пути. Гарзавин считал для себя важным — видеть и знать, что происходит, и был доволен своей осведомленностью.

— Товарищ генерал, — обратился радист. — Вас…

Он подал микрофон и наушник. По рации передали, что командование «северных» и «южных» договорилось прекратить орудийно-минометный огонь, чтобы не побить своих, действовать будут лишь танки и пехота с оружием ближнего боя.

— Поехали вперед, обгоняй! — скомандовал Гарзавин водителю.

Гарзавинские танки соединились с тяжелыми машинами самоходно-артиллерийского полка, который подошел сюда вместе со штурмовыми отрядами «северных». Танкисты и самоходчики — братья по оружию — бросились друг к другу.

— Сашу нашего качать! Александра Космодемьянского! — кричали «северяне».

Над плотной, шатающейся толпой, над темными шлемами показалась фигура человека, плашмя лежавшая на руках, взлетела вверх, упала, как на пружины, снова вверх…

— Раз, еще раз! Повыше!

Гарзавин видел смущенное юношеское лицо. Брат Зои Космодемьянской смущен оттого, что одна его фамилия вызывает у всех тут высокое уважение к нему, а он, может, и не заслужил своими боевыми делами такого уважения и чувствует себя неловко.

Генерал вспомнил о своей дочери: «Вот ей не хватает скромности. Но она не заносчива. Горделива и немножко мечтательна. Я отец и понимаю ее. В разговоре со мной была так же откровенна, как и с Ниной. В поведении дочери — ничего особенного. Она просто очень молода».

Соединившись в Амалиенау, войска перестраивали свои боевые порядки: одни поворачивались фронтом на восток, к Кенигсбергу, другие — на запад, для наступления по Земландскому полуострову. Надрывали голоса пехотные командиры, стараясь перекричать шум танковых моторов, суетливо бегали связные.

Гарзавин отдавал по радио распоряжения. Его тяжелые танки собирались в колонну. Он связался со штабной рацией и услышал голос Нины. Чувствовалось, что Нина беспокоится о нем, и это было приятно. Гарзавин сказал о деле, для штаба, и потом спросил, уехала ли дочь. Лена еще не уехала.

— Надо подождать немного. Я объясню шоферу, как ехать, — предупредил он.

Через час на улицах Амалиенау будет полный порядок. До Сердюка не в объезд Кенигсберга, а прямиком — всего шесть-семь километров.

Генерал стоял в бронетранспортере и наблюдал за движением танков. Стрельба стихла. Понуро брели пленные.

Над дымящимися развалинами домов появились три штурмовика. Авианаводчик закричал в микрофон:

— «Сокол», «Сокол», я «Тополь». Слышишь меня? Здесь все кончено, ничего не надо. Ждите сведений о новых целях. Что? A-а, понятно. Буду наблюдать, держать связь.

И подполковник объяснил Гарзавину:

— На этот раз у летчиков боекомплект только для самообороны. Они будут сбрасывать листовки с предложением маршала — гарнизону Кенигсберга сложить оружие. Это уже второе обращение к немцам.

Бронетранспортер стоял под деревьями на пологом холме, и отсюда генералу и подполковнику была видна значительная часть города.

Штурмовики, точно узнав, где теперь проходит передний край, сделали вираж, полетели над городом и сбросили первые пачки листовок. Их раздернуло ветром; листовки падали медленно, колеблясь, — на фоне голубого неба светилась и мерцала белизна, как мелкие волны под солнцем. Потом самолеты разъединились на расстояние видимой связи, направились к центру города, сбрасывая листовки пачку за пачкой.

14