Шум падающих вещей

Лопасти вентилятора яростно вращались у меня над головой, и мною вдруг овладела обычная для пьяных паранойя: я выбрал топчан, который располагался не прямо под вентилятором, чтобы, если вдруг вентилятор развалится посреди ночи, он не обрушился на меня. Но перед этим, в тумане сна и рома, помню, я получил ряд инструкций. Не оставлять окна открытыми без москитной сетки, не бросать нигде банки от кока-колы (а то весь дом будет полон муравьев), не смывать туалетную бумагу в унитаз. «Это очень важно, а городские всегда об этом забывают», – кажется, так она мне сказала, этими самыми словами, а может, и другими. «Все мы, когда ходим в туалет, действуем на автомате, сидя на унитазе, никто не думает о порядке действий. Даже не стану вам рассказывать о проблемах, которые мы потом огребаем с септиком». Обсуждение моих физиологических отправлений с абсолютно незнакомой женщиной меня не обескуражило. В Майе Фриттс была естественность, которой я раньше никогда не встречал, разумеется, совершенно отличная от пуританства боготинцев, способных прожить всю жизнь, притворяясь, что никогда не срут. Кажется, я кивнул, не помню, ответил ли что-то. Нога болела больше обычного, болело бедро. Я списал это на влажность и усталость от многочасовой езды по долгой и опасной дороге.

Я проснулся совершенно потерянный. Меня разбудила полуденная жара: я вспотел, и простыня промокла, как простыни в больнице Сан-Хосе, когда я потел, отмахиваясь от ночных галлюцинаций. Я посмотрел вверх и обнаружил, что вентилятор не работает. Дневной свет прорывался сквозь деревянные жалюзи и образовывал на белой плитке пола солнечные лужицы. Возле закрытой двери, на плетеном стуле, лежала одежда: пара клетчатых рубашек с коротким рукавом, зеленое полотенце. Дом полнился тишиной. Вдали звучали голоса рабочих, шум их инструментов. Я не знал, кто эти люди, чем они заняты на такой жаре; стоило мне задаться этим вопросом, как шум стих, и я решил, что они пошли передохнуть. Я поднял жалюзи, распахнул окно и уткнулся носом в москитную сетку, но никого не увидел. Сияющий прямоугольник бассейна, одинокая горка, сейба, подобная тем, что я видел по пути сюда, посаженная специально, чтобы давать тень несчастным созданиям, населяющим этот мир под безжалостным солнцем. Под сейбой – немецкая овчарка, которую я видел, когда приехал. За сейбой открывалась равнина, а где-то за ней текла река Магдалена, шум которой я легко мог вообразить или восстановить в памяти, потому что слышал его ребенком, хоть и в другой части реки, очень далеко отсюда. Майи Фриттс не было видно, поэтому я быстро ополоснулся холодной водой (пришлось убить внушительных размеров паука, который окопался в углу) и надел рубашку, которая оказалась мне велика. Это была мужская рубашка, и я поддался фантазии, будто она некогда принадлежала Рикардо Лаверде. Я представил себе его в этой рубашке: почему-то он оказался похож на меня.

Как только я вышел в коридор, ко мне приблизилась девушка в красных шортах с синими карманами. На футболке у нее слились в поцелуе подсолнух и бабочка. В руках у девушки был поднос, а на подносе – высокий стакан, полный апельсинового сока. В гостиной тоже не работали вентиляторы.

– Сеньорита Майя оставила вам вещи на террасе. Вы с ней увидитесь за обедом.

Она улыбнулась и подождала, пока я возьму стакан.

– А можно включить вентиляторы?

– Электричество отключили. Сеньор желает кофе?

– Для начала я бы хотел позвонить. В Боготу, если можно.

– Телефон там, – сказала она. – Только потом скажите сеньорите.

Это был старый аппарат с трубкой на шнуре, такие были в моем детстве, в конце семидесятых. Пузатая длинношеяя птаха с диском и красной кнопкой. Чтобы позвонить, нужно было просто снять трубку. Я набрал свой домашний номер, и пока диск прокручивался назад перед каждой следующей цифрой, меня охватило знакомое с детства нетерпение. Аура ответила еще до второго гудка.

– Ты где? – спросила она. – Все нормально?

– Ну конечно. А с чего ему быть ненормально?

Ее тон изменился, голос стал холодным и жестким.

– Ты где?

– В Ла-Дораде. Я поехал к одному человеку.

– К той, которая оставила сообщение?

– Что?

– Сообщение на автоответчике.

Ее проницательность меня не удивила: Аура демонстрировала ее с самого начала наших отношений. Я объяснил ей ситуацию, не вдаваясь в детали. Дочь Рикардо Лаверде, документы, которыми она владеет, ее воспоминания, выпавшая мне возможность во всем разобраться. Я хочу знать, подумал я, но не сказал этого вслух. Рассказывая, я услышал серию коротких горловых звуков, а потом внезапный плач Ауры.

– Ну ты и мудак, – сказала она.

Она не сказала «мудила», что было бы резче и больше на нее похоже, она произнесла каждое слово четко, не пропустив ни единой буквы.

– Я глаз не сомкнула, Антонио. Я не поехала по больницам только потому, что мне не с кем оставить Летисию. Я не понимаю, ничего не понимаю, – говорила Аура между всхлипами.

Она плакала яростно, никогда раньше я не слышал, чтобы подобные звуки вылетали у нее изо рта: это, без сомнения, выходило напряжение, накопившееся за ночь.