Шум падающих вещей

Из Ла-Дорады в Боготу ведет только одна прямая дорога – без крюков и ненужных задержек. Ее штурмует весь транспорт, и торговый, и пассажирский, потому что компаниям жизненно необходимо проехать это расстояние как можно быстрее, и из-за этого любое затруднение на единственной дороге очень осложняет водителям жизнь. Вначале едешь вдоль реки на юг, до Онды, порта, куда приплывали путешественники, пока над Андами еще не летали самолеты. Из Лондона, Нью-Йорка, Гаваны, Колона и Барранкильи плыли по морю до устья Магдалены, а там либо пересаживались на другой пароход, либо плыли дальше тем же транспортом. Дни тянулись долго в этом плавании вверх по реке на старых пароходах, которые в периоды засухи, когда вода спадала, обнажая русло, застревали среди крокодилов и рыбацких лодок. Из Онды каждый добирался до Боготы как хотел – кто на мулах, кто по железной дороге, кто на автомобиле, в зависимости от времени года и материального положения. Эта часть пути могла длиться от нескольких часов до нескольких дней: не так-то просто за какие-то сто километров подняться от уровня моря на высоту две тысячи шестьсот метров, где балансирует этот город под серым небом. За всю мою жизнь никому еще не удалось объяснить мне толком, не ограничиваясь банальными экскурсами в историю, почему эта страна выбрала себе в столицы самый далекий, затерянный город. Мы, боготинцы, не виноваты в своей холодности и закрытости, ведь таков наш город. Нас нельзя винить в том, что мы с недоверием встречаем чужаков, ведь мы к ним непривычны. Разумеется, я не могу упрекнуть Майю Фриттс в том, что она уехала из Боготы, как только представилась возможность; более того, я не раз спрашивал себя, сколько людей моего поколения поступили так же, сбежали, но не в деревушку на жаркой земле, как Майя, а в Лиму или Буэнос-Айрес, Нью-Йорк или Мехико, Майами или Мадрид. Колумбия порождает беглецов, это факт, но я хотел бы однажды разузнать, сколько из них родилось, как я или Майя, в начале семидесятых, у скольких, как у Майи или у меня, было мирное, или защищенное, или, по крайней мере, относительно спокойное детство, сколько из них пережили юность и пугливо вступили во взрослую жизнь, пока город вокруг них погружался в страх, шум взрывов и выстрелов, хотя никто не объявлял войны, по крайней мере, войны по правилам, если такая, конечно, существует на свете. Вот что я хотел бы узнать: сколько людей покинули город, чувствуя, что так или иначе спасают свою жизнь, и сколько, сумев спастись из пылающего города, почувствовали себя предателями, крысами с пресловутого корабля.

Я расскажу вам, как однажды среди ночи
Погиб в огне величественный город

– гласит стихотворение Аурелио Артуро.

Я, не моргнув, глядел, как он пылает
И гибнет, будто под копытом роза.

Артуро опубликовал его в 1929 году; он никак не мог знать, что станет потом с городом его мечты, как именно Богота подстроится под его стихи, войдет в них и заполнит собой все трещинки, как железо заполняет форму, да, как расплавленное железо заполняет выпавшую ему форму.

Горел он, как бедро средь жара джунглей,
Обрушивались купола и стены,
И, словно зеркало, звучал любимый голос
И десять тысяч проблесков и стонов.

Любимые голоса. Это о них я думал в тот странный понедельник, возвращаясь в Боготу после выходных, проведенных в доме Майи Фриттс. Я ехал с запада, надо мной проносились самолеты, взлетавшие из аэропорта Эль-Дорадо; я проехал над рекой и стал подниматься по Двадцать шестой улице. Было чуть больше десяти утра, я добрался без затруднений – ни обвалов, ни пробок, ни аварий, которые могли бы задержать меня на узкой дороге. Я думал обо всем, что услышал на выходных, и о женщине, которая мне все это рассказала, и о том, что увидел в асьенде «Наполес», купола и стены которой давно рухнули, и о стихотворении Артуро и о моей семье, и о моей семье и о стихотворении Артуро, о моем городе и о стихотворении и о моей семье, о любимых голосах из стихотворения, о голосах Ауры и Летисии, которые в последние годы наполняли мою жизнь, которые спасли меня.

И пламя было волосам моим подобно,
Пантерам красным, что пожрали юный город,
И, разрушаясь, стены снов моих пылали,
Как с криком разрушался этот город.