Шум падающих вещей

Я не знаю, изучены ли человеческие реакции на такого рода открытия: как ведут себя люди перед лицом таких огромных перемен, когда рушится привычный им мир. Считается, что привыкание происходит постепенно: мы подыскиваем новое местечко на карте привычной жизни, переоцениваем свои отношения и то, что считали своим прошлым. Наверное, это как раз самое трудное: изменить прошлое, которое казалось незыблемым. Вначале Майя Фриттс не поверила матери, но уже через несколько секунд недоверие рухнуло под натиском очевидности. На смену ему пришел сдерживаемый гнев, отчасти вызванный хрупкостью жизни, которую может перевернуть с ног на голову один телефонный звонок: поднимаешь трубку – и в твою жизнь входит новый факт, которого ты не ожидал и не искал, и тебя будто сносит лавиной. Сдерживаемый гнев сменился открытым, криками в трубку и оскорблениями. На смену открытому гневу, в свою очередь, явилась ненависть и слова ненависти. «Я не хочу никого видеть, – сказала Майя матери. – Не поверит – не надо, но я тебя предупреждаю. Если он приедет сюда, я его застрелю». Тогда Майя говорила нахальным тоном, а теперь, сидя на диване, плакала тихо и почти что умиротворенно.

– Где мы? – спрашивает на пленке второй пилот, и в его голосе звучит тревога, предчувствие того, что вот-вот должно произойти.

– Вот, начинается, – сказала Майя и была права.

– Куда мы идем? – спрашивает второй пилот.

– Не знаю, – отвечает капитан. – Что это? Что тут такое?

Боинг стал резко крениться туда-сюда, как птица, затерявшаяся в горной ночи на высоте тринадцать тысяч футов. Так началась смерть Элены Фриттс.

Снова зазвучали голоса; пилоты уже поняли, что что-то идет не так, но все еще притворяют-ся, что контролируют ситуацию и сохраняют спокойствие, хотя контроль давно потерян, а спокойствие – великая ложь.

– Поворачиваем налево? Поворачивать?

– Нет… Нет, не надо. Идем прямо.

– Докуда?

– До Тулуа.

– Это направо.

– Куда мы идем? Поворачивай направо. Нам в Кали. Мы просрали поворот?

– Да.

– Как это нам так удалось? Направо, направо сейчас же.

– Они просрали поворот, – сказала или, скорее, прошептала Майя. – А там была мама.

– Она не знала, что случилось, – сказал я. – Что пилоты потерялись. По крайней мере ей не было страшно.

Майя задумалась.

– Это правда, – подтвердила она. – Страшно ей не было.

– О чем она думала? Вы когда-нибудь спрашивали себя об этом, Майя? О чем думала Элейн в ту минуту?

Запись излучала тревогу. Электрический голос посылал пилотам отчаянные предупреждения: Terrain, terrain.

– Я думала об этом тысячу раз. Я очень четко объяснила ей, что не хочу его видеть, что папа умер, когда мне было пять, и так будет всегда, и ничто этого не изменит. В моей жизни дела обстоят так, и пусть никто даже не пытается что-то в ней менять. Поздно. А потом я тяжело заболела. Несколько дней держалась высокая температура, а я все равно ходила на пасеку, просто из страха, что приедет папа и застанет меня дома. О чем она тогда думала? Думала – а может, стоит попробовать? Что папа очень любил меня, любил нас, и что, может, стоит попробовать. Потом она снова позвонила, стала оправдывать то, что сделал папа, говорить, что тогда все было иначе. Что все они были такие наивные. Она не сказала – невинные или невиновные. Наивные. Вы же чувствуете разницу? Ну, неважно. Как будто в нашей стране вообще существует такая вещь, как невиновность… В общем, тогда-то мама и решила прилететь и уладить все при личной встрече. Она сказала, что прилетит первым же рейсом, и если ее собственная дочь решит ее застрелить – что ж, так тому и быть. Так она и сказала – «моя собственная дочь». И что она не может больше жить в сомнениях, не зная, что могло бы из этого выйти. Ох, вот уже эта часть начинается. Невероятно, как же больно, даже сейчас, спустя столько времени.

– Вот дерьмо, – говорит на пленке пилот.

– Как же больно, – говорит Майя.

– Давай, давай, – говорит пилот. – На себя.

– Самолет падает, – говорит Майя.

– На себя, – говорит капитан на записи черного ящика.

– Все нормально, – говорит второй пилот.

– Они погибнут, – говорит Майя, – и сделать ничего нельзя.

– На себя, – говорит капитан. – Потихоньку, потихоньку.

– А я даже попрощаться не успела, – говорит Майя.

– На себя, давай, – говорит капитан.

– Окей, – говорит второй пилот.

– Откуда же мне было знать? – говорит Майя. – Откуда я могла знать, Антонио?

А капитан:

– На себя, на себя, на себя.