Шура. Париж 1924 – 1926

– Я не совсем уверена. Что я знаю наверняка, так то, что Париж – всего лишь очередная остановка на моем жизненном пути.

– А если бы у тебя был выбор?

– Это зависит от обстоятельств. Но, кажется, мне бы понравилась Америка.

– Знаешь что, – Борис взволнованно поерзал на месте, – я тоже мечтаю однажды эмигрировать туда. Если я поселюсь там в теплом месте, во Флориде или Калифорнии, то смогу круглый год преподавать теннис.

– Вот видишь! – рассмеялась Шура. – Ты тоже не собираешься здесь оставаться.

– Как странно. Я только подумал об этом. Но если мы оба мечтаем об Америке, то почему бы не поехать туда вместе?

– Боря, милый, никто из нас не знает, что ждет нас там, на этой новой земле. Мы не должны возлагать друг на друга надежды в отношении настолько неопределенного будущего. Смотри, ты говоришь о Флориде или Калифорнии, а я хочу в Нью-Йорк.

– Я согласен и на Нью-Йорк, у Люсии там уже есть дом и окружение.

– Это не значит, что ты сможешь круглый год преподавать там теннис.

– Тем не менее американские друзья Люсии помогут нам начать новую жизнь.

Стараясь не обидеть друга, Шура как можно мяче произнесла:

– Если чувствуешь себя готовым, почему бы тебе не поехать в Нью-Йорк как можно скорее?

– Я говорил о нас обоих.

– Я жду, когда буду готова.

Борис знал, что не сможет ее убедить. Но и сдаваться тоже не хотел.

– Тогда, – сказал он, – если я уеду раньше, то буду ждать тебя там. И встречу, когда ты приедешь.

– Прошу тебя, Боря, – взмолилась Шура, – давай не будем давать друг другу обещаний.

– Ты можешь ничего не обещать. Но я буду ждать тебя.

– Боря, это безумие. Я ведь не знаю, когда поеду. Это всего лишь чувство, мечта.

– Но из-за того, что у тебя есть эта мечта, ты не хочешь дать мне шанс здесь. Позволь хотя бы понадеяться на будущее.

Шуру умилило его детское упрямство.

– Милый наивный Боренька, – сказала она, – я бы никогда не подумала, что ты настолько упрям.

– Я люблю тебя, Шурочка… Люблю.

Она понимала, как необходима ему эта надежда. Хотелось бы ей дать ему ответ, которого он так жаждал, однако она больше не могла вступать в половинчатые отношения, где один партнер оказывается отрезанным от другого. Об этом ей твердил не только разум, но и сердце, и внутренний голос. Шура доверяла им. Более того, помимо всех остальных причин, неопределенность была связана с ее попытками вывезти матушку, Нину и Катю из России, и она все еще с нетерпением ждала от них новостей.

– Я тоже люблю тебя, Боря, – ответила она. – И мне нравится быть любимой тобой. Но мы не должны ввязываться в это приключение. И только когда мы сможем вести совместную жизнь, не мешая друг другу и не нарушая мечты другого, я могу сказать тебе «да».

– Тогда я буду ждать этого дня.

– Не обещай мне ничего, пожалуйста. Мы не знаем, что принесет жизнь. Ты ведь тоже не знаешь, с кем и с чем столкнешься.

– Хорошо, никаких обещаний. Но, если мы вернемся к этому разговору и чувства наши будут прежними, давай договоримся рискнуть. Хорошо?

– Хорошо, договорились.

Борис взял ее за руку и положил ладонь Шуры себе на плечо.

– Тогда может ли моя хорошая подруга положить голову мне на плечо?

Шура улыбнулась и придвинулась к нему ближе. Она чувствовала теплую ладонь Бориса. Она чувствовала его любовь. А ведь сама обещала себе насладиться этим вечером, и вот этот момент настал – она сидит рядом с мужчиной, любящим ее, и смотрит в окно, наблюдая за вечерними огнями Парижа.

– Спасибо, – шепотом сказала Шура.

– За что?

– За понимание.

– Поверь мне, это очень сложно. Но я люблю тебя, а значит, выдержу и это. По крайней мере, теперь мы прекрасно знаем, что наша дружба и любовь не пострадают.

Шура положила голову на плечо Бориса, наслаждаясь теплотой, наполнявшей ее нутро.

Глава двадцать девятая. Трудности жизни в Ленинграде

Нина и Екатерина Николаевна осторожно вошли в двери большого дома, расположенного у одного из каналов. Они шли тихо, едва дыша – уже привыкли так за последние годы. Нина семенила за матерью, держа в одной руке ведро с тряпками, а в другой – швабру. А в сумке, которую несла Екатерина Николаевна, лежали хлеб и мука, ради которых они с утра отстояли в огромной очереди.

Квартира, которую им следовало убрать, находилась на третьем этаже многоквартирного дома с семикомнатными квартирами – до революции здесь проживали очень состоятельные семьи. Мать и дочь прекрасно представляли себе, как эти помещения выглядели раньше, но сейчас от прежней роскоши ничего не осталось – из дверей выбили замки, разбили мраморные полы и ступени, погнули чугунные поручни, грубо оштукатурили стены, по которым с протекавшей крыши расползались жуткие подтеки. Из комнат доносился сильный запах капусты и лука и, смешиваясь с запахом влаги и плесени, превращался в застойное зловоние.