Шуршание философа, бегающего по своей оси

– Давайте забудем. Но вы скажите, это правда была, ну, насчёт вашей жены?

– Это правда. Я совсем недавно её проводил.

– И она вернётся к вам?

– Она обещала. Только знаешь… Я не уверен, что смогу… Ну, что я ещё буду уметь говорить…

– Конечно, будете. С чего вы взяли, что не будете?

– Я просто боюсь этого.

– Не бойтесь, всего немного подождать.

– Да-да.

Митч выдернул этот провод с боковой панели – отключил ретранслятор внутреннего мира, закрыл ноутбук, посидел немного спокойно, а потом встал. Времени было полно, часы ходили так громко, железные стрелки. Он встал и начал складывать вещи в сумку, рубашки, брюки – всё, что было в гостиничном шкафу, потом из ванны собрал. Еще упаковал диски с фильмами, проверил документы, и вышел из комнаты в коридор, устланный грязными следами по ковру.

До порта взял такси. За окном шатались жгучие тропики, пальмовые замашки деревьев, зной и три солнца из одного миража; за окном торчал образный город, город-задумка. Она так и не поняла, что все эти красочные пятна вокруг, все эти цвета – просто отпугивание, защита от хищника. Слишком яркое невкусно, как и слишком серое.

Помимо хищников, здесь часто нападала хандра – этого она тоже не узнала. Хандра здесь была такая хитрая, она выглядела, как внутреннее спокойствие, но постепенно накапливалась внутри, и человек мог сорваться в один момент, и никто бы так и не понял: вот был же обычный парень, а потом его вдруг перековеркало – пошел и убился. А со стороны все казались такими счастливыми, полноценными; даже если у них было разорвано внутри, наружу не вытекало – защитная адаптация. Ничего не болит, ничему не плохо, а потом в один момент хлоп…

А что хлоп? Митч забывал быстрее, чем это могло бы надоесть или поранить. Например, как он потерял голос? Вероятно, когда-то сходил на выборы, и там ему дали какой-то неправильный бюллетень, как из прошлого, на котором уже стояла галочка, но он всё же поставил вторую – и так потерял голос. Или однажды он шел по улице, и вдруг налетел вороватый прохожий, и держал нож у артерии, и приказал молчать – и с тех пор Митч молчит, исполняя этот приказ, иначе нож войдет в его артерию. Или же он просто разучился говорить и пропускал слова каждый раз, когда они выходили, и не мог добавить им звука?.. Нет, Митч определенно не помнил, как и когда он потерял свой истинный голос.

Это были такие ровные годы, что-то происходило, но, в целом, без особых различий – что один, что другой. Уловы и закаты, города-задумки, яркие, как в защитной скорлупе, большое разноцветное яйцо, в котором болтаются дни и события, такие же защитные, сразу и не поймёшь, когда потерял, и что нашёл. А может быть, утрата речи – это приобретение? Животные вот молчат, и им так хорошо, и никаких лишних мыслей…

– Привет, Митч! Как там?

…У судна стояли люди, почти все уже собрались. Жестом уточнил: «Когда отходим?»

– Через час-полтора. Сейчас упаковку погрузим, ещё по мелочам, и – в путь.

«Ладно, я тогда по-быстрому кое-куда», – снова жестом в сторону улицы.

– Ты в «Банку»? Только не опаздывай.

– Угу, – промычал.

Закинул чемодан и пошёл в чёрный квартал, где находилась «Банка» – бар для моряков, где подавали пиво, очень неплохое местное пиво, которое шипело и пелось, пилось залпом без горящего горла. Митч присел за стойку и ткнул пальцем в бутылку светлой «Лаурентины».

– Вы же отходите сегодня, куда тебе пить? Мычание.

– Ладно, я не мамочка, держи…

Клиент положил деньги, взял бутылку, стакан, перелил содержимое из полного в пустое – как раз всё и ушло, потом отодвинул стакан, подтянул к себе бутылку и стал дуть по поверхности горлышка. И это была настоящая дудка из пивной бутылки, и звуки оттуда – это он сам их издавал, почти музыка, глухой вой, похожий на человеческую эмоцию.

– Ты что это, крыс на корабль приманиваешь? – смеялся бармен, и остальные тоже смеялись, а потом Митч немного раскачался, и они увидели, что возле бутылки мобильный телефон, и это значило, что он с кем-то разговаривает так.

– Романтик, – буркнул кто-то рядом, и новый смех.

Гудеть было несложно: просто находишь новый угол и дуешь оттуда через узкую щелку, пока не появляется звук такой вот – «буууу». Митч спокойно закончил свою песню, вытер рот и поднёс трубку к уху. Там была тишина, такая же, как у него в горле, там было ухо, которое крепилось на голове, которая завершало тело сверху, и это же человек, самый близкий теперь, самый дорогой человек.

Мычание.

– Спасибо тебе. Знаешь, это очень приятно, что ты мне показал это всё: тропики и своих китов… Я искренне благодарна, но ты пойми, что у меня есть голос, и я могу сказать тебе: «Не стоит ждать, я не приеду больше, и эти твои намёки на зиму… Ты сам себя успокаиваешь, знаешь ведь, что я никогда не вернусь». Надеюсь, ты услышал. Пока, Митч, совсем пока.