Шуршание философа, бегающего по своей оси

И Фель стала просветленной, и её приглашали в большие дома, и с ней заводили дружбу, и её брали замуж, вытаскивали из неё детей, и её сажали на блестящий стул, и в неё стреляли, но мимо неё, и её ставили позировать для скульптур. И когда Фель стала совсем старой, её отвезли на равнину, где мягко вздрагивали под огромными пчёлами сочные виргинские цветы, и почти незаметно шевелилась горизонтально трава – остроконечные побеги. И Фель поняла, что им удалось воссоздать это всё заново по её словам, и она почувствовала, как замкнулся этот круг её жизни. И она сказала сама, никто не двигал ей подбородок:

– Теперь такая планета, новая, теперь человеческие равнины, и люди-пчёлы, и люди вместо цветов.

Она сказала так и пошла к этой новой пещере, жёлтой, но красной пещере с двойными озерами из городской воды, и ссыпалась в обрыв по частям – пылью, частицами кожи, летела туда, где лежали в глиняных пальто мамонты и гигантские олени, чересчур любопытные.

Фель уходила к своим мамонтам в медленную глубину, под землю, а над поверхностью продолжались войны, шли яростные войны непроявленного за жизнь, которые так редко оканчивались победой.

МЕСМЕРИСТ

Они расположились в комнате; пытливый ветер тянулся из двери, оттуда же выбегали фигурные скважины – отважные, падали в танцующий сумрак электрических свечей. В стекле бокалов отражались подергивания заученного режима горения, по столу – какие-то журналы, фрукты, кареты, пара декоративных снов – на картине; всё это красиво и по местам: привычная обстановка для дружеского общения.

– И что он, Тони?

– Пригласил меня прогуляться. Туда, откуда смотрят на все эти холмы и стены… И Хавин был такой вежливый, придавал значение мелочам и рассказывал интересные вещи. Не было никакой тишины, и всё шумело, и я старалась подвинуться к нему, потому что не разбирала слова, и ещё потому, что он не поворачивал ко мне лицо, когда говорил: боялся поднимать глаза. Не то, что на меня не смотрел – вокруг не смотрел, а только вниз, на свои носки – они у него разных цветов.

– Перепутал от волнения?

– Да нет, выяснилось, что он всегда так носит. С этого и началось. Я стала наблюдать за ним: как он говорит и куда смотрит. Иногда он оглядывался, так быстро, словно что-то выкрадывал из окружающей действительности. В этом не было страха, но была какая-то осторожность – привычные действия. И вскоре я, конечно, спросила…

– Почему он так странно себя ведёт?

– Нет, я спросила, как он относится к башням, и предложила ему забраться на одну из них. И он ответил, что это можно, но только надо заранее разведать, не винтовая ли лестница туда ведёт. Потому как если винтовая, то он, к сожалению, не может меня сопроводить…

– Такая уж большая разница…

– …И я продолжила наблюдать. Видно было, что у него есть какая-то история, и я знала, что он мне рано или поздно расскажет, но не лишала себя удовольствия поугадывать. В общем, дальше мы отправились к реке, но он только взглянул на воду мельком и снова уткнулся глазами в свои носки, и не отрывал от них взгляда, пока я любовалась вечерней погодой. Было немного ветрено, свежо…

– И дальше что?

– А дальше я подошла к нему близко-близко, и тут Хавин уже никак не мог бы смотреть в пользу носков, и, конечно, он взглянул мне в лицо, но ненадолго. И потом у него глаза так забегали, и я спросила, что с ним такое, а он сказал: «Ничего». И я спросила: «Тогда почему ты не поднимаешь глаз? Смотри, какая набережная, какая фонарность, какой шик».

– И что он ответил?

– Ну, он немного помялся, не в том смысле, что был смущен или как-то, просто готовился к тому, чтобы мне рассказать. Всё-таки незнакомый человек…

– Четвертое свидание уже!

– Это такая ерунда для уровня той истории, которая у него была… В общем, дошли мы до набережной, а там огоньки везде, лампы, аттракционы, и он поставил меня так – между тем и тем, как снимать приготовился, но не стал снимать.

– Какое-такое?

– …Дошли мы до набережной, а там огоньки везде, лампы, аттракционы, и он поставил меня так – между тем и тем, как снимать приготовился, но не стал снимать.

– И что же он рассказал?

– Ты не спеши, я должна подробно описать. Вот мы стоим там, и он делает вторую попытку: осторожно так начинает поднимать свой взгляд, потом достигает моих глаз, смотрит уже дольше, чем в предыдущий раз, после чего глаза у него становятся краснющие, видно, что он всю волю собирает в кулак, что он так напрягся, даже сосуды полопались. И он продолжает на меня смотреть и тут же говорит так, почти кричит: «Моргай! Пожалуйста, моргай и смотри по сторонам, прошу тебя». Я немного удивилась и начала моргать, как от пыли. Это было так глупо всё… Но потом оказалось, что вовсе не глупо, а просто печально.

– Что именно печально?

Тони долила бокалы до краев, бросила ягоды в оба – разные, но одинаковое количество жидкости, пододвинула фрукты, обновила журналы.