Шуршание философа, бегающего по своей оси

Для сотворения детей было достаточно и стандартной биологической пары – в этом смысле ничего не изменилось. Но кому было интересно сотворение детей, когда можно было сотворить что-то намного более смелое, а именно – «полноту жизни»?

В гармоническом смысле капибара была почти завершена, требовался только мужчина, один качественный добротный мужчина. Они сразу же определили типаж – вот этот самый ленивый мыслитель, именно такой типаж они предполагали в качестве четвертого. Конечно, можно было отступать от регламента, потому что они всё-таки искали духовного партнера, но внутренний мир часто проецировался на внешности, и надежные люди выглядели именно как надежные люди – спокойные, уверенные в себе мужчины классического образца. А капибара искала именно надежность – всего остального у неё в общем духовном поле было с лихвой.

Итак, они искали мужчину. Каждый начинал свои отношения, то есть, формировал пару, а потом, если всё шло хорошо, кандидат знакомился с другими членами союза, и вступал отношения со всеми по очереди до тех пор, пока где-то не выявлялось проблемы, и тогда поиски надо было начинать заново.

Таковы были новые времена. Рани приветствовала их улыбкой изо дня в день, делала свои дела, бегала на свидания, любила капибару, и всё у неё было прекрасно, ровно до той поры, когда она встретила Фикса. Это был истинный мужчина плотной массивной породы, сильный, надежный, с четко очерченными скулами, как у гор, и его раскованная деловитость приводила её в восторг.

Фикс отличался от других тем, что его было много, он был полноценен сам по себе, и ему как будто бы не надо было собираться ни в какие союзы, и сам он был против всяких устойчивых человеческих образований, игнорировал бары, митинги и всевозможные общественные увеселения. Он был такой вот надежный и самодостаточный, что вызывало в Рани массу разнообразных чувств – от зависти до восхищения, плюс смущение от того, как сильно он подходит их капибаре, и как сильно их капибара была ему не нужна.

Этот мужчина был такой ироничный, такой праздничный, своетипичный, на лице как будто ухмылка зависла, и никто не мог ее отодрать. Рани так любила смотреть на него, трогать его, слушать, что он говорит. Сначала это было обычное соединение, проба, но потом стало всё сложнее расставаться, и оба были озадачены, потому что почувствовали что-то такое пространственное, многомерное, и это было выше ощущения и больше близости. Им даже говорить было не обязательно – в том смысле, в котором каждый говорит о себе, а потом все делают вид, что это общие интересы – так им было не обязательно, но они всегда находили, что обсудить.

Когда устанавливалась тишина, они передавали мысли по коже, по волосам, проводили через руки, и мысли становились такие длинные, как прошлое и будущее на одной нитке, и сами они были на одной нитке, в одном пространственном отсеке, и больше никого не требовалось – это была догадка, которую они запирали вне своей головы. Думать об этом всерьез никто из двоих не решился бы.

Так они встречались. Днем ходили каждый на свою работу, вечером ходили по рукам: Рани ужинала со своей капибарой, а Фикс навещал друзей, но ночью они непременно встречались. Гуляли просто по улицам или шли в крытые ромашковые поля, где он одаривал её отборной лаской, и он рвался напополам, чтобы что-то сделать для неё – размножиться и стать всем сразу, заменить ей андрогина, широкората и люсечку. И она чувствовала это всё – не только телом, но и где-то вокруг себя, и она чувствовала, что в эти минуты они были в бесподобном меньшинстве, и это было похоже на полноту жизни.

Граница между ними таяла день ото дня, ещё немного – и можно было срастись, но тут не в тканях было дело, а в том, как они внутренне дополняли друг друга – очень точечно. И Рани уже начинала нервничать оттого, что так сильно затянулись эти пробные отношения, и пора было решаться на что-то кардинальное, а решаться можно было только на одно – ввести его в капибару. Никакие другие варианты даже не появлялись у неё в голове. Другое дело, что Фикс совершенно не хотел никуда себя вводить, и ей предстояло как-то корректно его уговорить, что ли, приспособить, как-то его переменить…

– Но что я делаю?

И она затягивала эти переговоры, как затягивают веревку на шее, и задыхалась, снимая себя с петли, а потом снова становилась на стул и читала стихотворение и выбивала стул, чтобы из раза в раз брать всю их беду на себя. Хотя беды-то никакой и не было. Фикс как-то спросил у неё, что случилось, и она все рассказала, и тогда он предложил испытать: ну, мало ли, что-то перевернется в нем, это же было так естественно – собираться по частям в одно, люди же это делают, ну, и он тоже попробует. В общем, они договорились на пятницу – пятый день недели, в некотором смысле символическая придумка.