Шуры-муры на Калининском

— Та-а-а-ак, — сказала взбудораженная Павочка. — Так-так-так! С поличным, мил-мои, с поличным! Вы тут что считаете, что на советском поэте, гордости всей нашей великой страны, надо непременно нажиться? На его юбилее? На его стихах и песнях? На его известных гостях, которые тоже внесли большой вклад в советскую культуру? Прилюдно, так сказать, надо их обобрать? Уходя с аэродрома, захвати чего для дома, так, что ли? Да еще и опозорить его, чтоб потом говорили, что он у себя на юбилее заморил гостей голодом! Вы в своем уме? Вы же и так потом все со стола уносите! Но у вас-то губа не дура, как же, ни больше ни меньше — саму осетрину увели из-под носа у гостей, не колбасу там или сыр, нет! Осетрину! Вы тут все оборзели, что ли? Накормите сначала людей! Позор! Где ваша социалистическая сознательность? Я вас всех выведу на чистую воду! — Павочка наседала на тщедушного метрдотеля, который, чуть прикрыв белесые глаза, стойко сопротивлялся натиску разъяренной женщины. Блюдо с недоеденным осетром он отчаянно прикрыл собой, неспрятанные пакеты задвинул подальше, но длинный рыбий нос с любопытством торчал из-за его спины.

— Гражданка, вы все не так поняли! Я увидел, что порций не хватает, и попросил официантов вернуть блюдо на кухню и порезать каждый кусок рыбы еще напополам! Как вы могли обвинить нас, уважаемый коллектив, в такой нечистоплотности!

— Так, спокойно! Меньше пены! — не унималась Павочка. — Он мне еще что-то будет рассказывать, когда я уже схватила его за руку! Это ж Брейгель чистой воды! Короче, если не хотите больших неприятностей, дорогой друг, быстро все исправьте, иначе я за себя не отвечаю! У меня связи в министерстве торговли! Мало вам не покажется! Всю рыбу сейчас же вынести в зал людям, а если что каким-то чудом вдруг останется, сложить, аккуратно упаковать и вручить супруге Роберта Крещенского! — Павочка раздухарилась не на шутку, и ей на минуту даже показалось, что главная тут она, а не этот заурядный гражданин. — Иначе на чаевые не рассчитывайте, а только на неприятности! Все! Конец фильма!

Павочка для закрепления успеха шумно фыркнула, вынула из декольте утонувший там конец малахитовых бус и победно, со значением взглянула на дотеля. Потом величественно развернулась и, чеканя шаг, вышла из подсобки. Сев на свое место, она, вытянув шею, постоянно поглядывала на выход из кухни, пока не дождалась официантов, которые, надо отдать им должное, спустя довольно недолгое время споро рядами потянулись с кухни с подносами, на которых лежали заново разложенные останки рыб.

Пава тихо радовалась, что спасла Крещенских от позора, и чувствовала в связи с этим неимоверную гордость, словно защитила не просто семью, а честь страны. Сам метрдотель вышел к ней, чтобы лично положить кусочек осетрины — и не какие-нибудь там ошметки, а крупный, толстый, лоснящийся шмат. Наклонился к ее крупной малахитовой сережке, по-холуйски шаркнул ножкой и тихо, можно сказать, заговорщицки произнес срывающимся голосом:

— Мадам, разрешите, я сбалансирую вашу рыбку специальным соусом?

— Сбалансируйте, — дозволила Павочка, повернувшись к нему красным, только что снова намазанным ртом. Эта благосклонность была воспринята метрдотелем как отпущение всех прошлых и даже части будущих грехов, и он успокоенно вздохнул, волнами вылив на Павину осетрину соус бешамель с хреном, но слегка промазал, поскольку засмотрелся в пучину Павочкиного выреза. Малахитовые бусы, подчеркивающие его глубину, вызвали у метрдотеля некий таинственный трепет и восхищение. «Роскошная», — пронеслось у него в голове.

А в конце, когда почти все уже ушли, пьяненькие и довольные, и Крещенские начали окончательно расплачиваться, этот мелкий, но чрезвычайно важный ресторанный человечек вынес лично Павочке красиво упакованный пакет с прекрасными банкетными остатками и вручил, слегка поклонившись. Передав дары, человечек — а он по сравнению с Павочкиными размерами был именно что человечек, а не человек — галантно поцеловал ей ручку и взглянул в глазки:

— Никогда не встречал таких боевых женщин, простите, как вас по имени-отчеству?

— Павлина Алексеевна.

— Сами вы необычная, и имя у вас необычное, — мечтательно сказал он. — Всегда приятно быть вам полезным.