Шуры-муры на Калининском

Песня была новой, о Великой Отечественной, Роберт много вдруг стал писать о войне, которая со всей силой прошлась по нему, маленькому, отняла отца в последний, победный майский месяц, задержала на долгих пять лет на фронте мать, побросала его самого, беззащитного и одинокого, по детским домам и приютам. Не то что раньше ничего подобного не было, писалось, еще сколько, один «Реквием» чего стоил, но песенный мир все-таки был немного другого порядка, шире и популярнее стихотворного, что ли. То ребячье желание победы, которое Роберт тогда ощущал физически, зрело в нем всю жизнь, сформировалось и сейчас превращалось в пронзительные стихи и песни, а давняя детдомовская мечта о том, чтобы никто и никогда не забывал о войне, о тех, кто ушел, стала настоящим живым делом жизни.

Много песен было еще спето и Давидом, и Мамедом, случился настоящий концерт, гости им подпевали, праздничное царило настроение, легкое. Алена с Лидой светились от счастья и гордости за Роберта, что такой он у них удивительный и удивляющий, человек настолько редкого замеса и необычайной внутренней наполненности, да просто… такой их родной.

Маленький конфликт

Павочке было потом что рассказать подругам, уж не сомневайтесь! Лида с Аленой и половины не заметили из того, что усмотрела глазастая Пава, словно пришедшая, только чтобы за всеми пошпионить. Начать с того, что она углядела, как Раиса Абрамовна, немного стесняясь, завернула в салфетку несколько ломтей буженины, сервелата и, переложив все это хлебом, сверху добавила семгу вместе с осетриной и шмякнула полноценную, с верхом ложищу, почти половник, селедки под шубой — получился такой внушительный слоеный бутерброд из разных закусок. Потом хорошенько прикрыла его сверху льняной ресторанной салфеткой, которая тотчас пропиталась свекольным майонезом, и вся эта окровавленная посылка отправилась в ее объемную сумку, с которой она обычно приходила на все банкеты. «Это для моей Ирэн, дочуры, а то холодильник дома совершенно пустой».

Ничего нового и удивительного в этом ее ритуале не было, это считалось ее коронной фишкой — с каждого банкета собирать дань, как хан Батый с русских княжеств, и всегда под одним и тем же предлогом — дочуре нечего есть.

Павочка еще отметила, что двое приглашенных, перемигнувшись, пересели с места, чтобы оказаться рядом, — все еще пробивающийся ввысь, но уже пожиловатый баритон и бывшая жена одного врача-уролога, которую продолжали приглашать на все дни рождения в силу легкого компанейского характера, несмотря на присутствие тут же прошлого мужа и его новой супруги. Даме было наплевать, она снова находилась в поиске.

«Кто к кому пересел» — это была регулярная банкетная игра: люди, конечно же, хотели сидеть со знакомыми или хотя бы с приятными им людьми, как ни старались устроители, предугадать всего было невозможно, так что на эти перемещения никто особенного внимания не обращал. Кроме Павочки.

И главное, что она увидела, самое, наверное, важное из всех этих мелочей, о которых она собиралась поведать миру (хотя какие же это мелочи!). Когда официанты чинно и торжественно вынесли блюда с осетрами, она стала терпеливо ждать, пока очередь дойдет до нее и на ее тарелку положат вожделенный кусок рыбки. Что и говорить, осетрину она обожала. Где, за какие деньги ее можно было взять в обычной жизни? Она внимательно следила, как официанты чинно и подобострастно обслуживают центр стола, нагибаются к ушку важных гостей, что-то эдакое спрашивают и, когда получают согласие, нежно подцепляют заветный кусок осетра и также нежно, чтоб не развалился, кладут его на тарелку. До края, где она восседала, оставалось всего человек десять-пятнадцать, Павочка все четко сосчитала, кусков осетрины на их стол вполне еще хватило бы. Но вдруг официант щелкнул по-белогвардейски каблуками и, повернувшись спиной к столу, поспешно направился на кухню. С блюдом оставшейся осетрины.

Пава заволновалась и минут пять-десять, нетерпеливо ерзая, прождала на своем месте, надеясь, что блюдо все-таки с минуты на минуту вынесут. Не вынесли. Она решилась. Тяжело поднялась с места и, по-боевому взбивая парик, направилась за одним из официантов. Ткнула дверь и увидела, как двое других работников сферы обслуживания раскладывают чужую, уже, можно сказать, оплаченную осетрину по приготовленным заранее кулькам вощеной бумаги и укладывают в холодильник.

И потекло говно по трубам. Пава сдерживаться не умела, тем более что откуда ни возьмись возник маленький начальственный человечек, в котором она моментально опознала метрдотеля. Человечек дал незаметный сигнал официантам, и те мгновенно испарились.