Шустрик

Шли годы – пролетали курчавые, разноцветные, дождливые осени; проходили неповоротливые, снежные зимы; расцветали весны с бегущими ручейками, поющими в рощах соловьями и душистыми садами; следом, распевая на все лады, приходило жаркое поволжское лето, чтобы спустя время, отведенное на солнечные пляжи, багрово-алые закаты и ранние рассветы, вновь пригласить золотистый, пахнущий сбором урожая, сентябрь. Годы шли, и вырастали дети, взрослели молодые, уходили в вечность старики. И никто, никто не мог остановить эту безобразницу Время, чтобы хоть чуточку дольше остаться в настоящем…

Саратов был не последним их пристанищем на Волге – следом Мишу перевели в Казань, а спустя пять лет отправили из Поволжья восвояси – в Смоленск.

Смоленск Саньке нравился. Старинный, могучий, он так и пыхтел историей, и, если бы не работа и семья, она была готова гулять по нему целыми днями. Он давно стал промышленным – фабрики, заводы, институты. Но здесь тоже видели войну, и оттого он был пропитан чем-то сострадательно-близким, не понаслышке знакомым, и Санька, гуляя и уходя с шумных улиц в тихие дворики, молчаливо смотрела на каменные дома, проносясь сквозь годы, словно пытаясь увидеть тот самый июль сорок первого, когда немцы оккупировали этот маленький город.

Санька по-прежнему работала в школе, взяв на себя непомерную нагрузку. В Казани ее литературный кружок прославился на весь город, и спустя время Александру Семеновну Кавалерову-Алексееву с учениками-победителями конкурса чтецов пригласили в Москву, на встречу с литераторами всего Советского Союза.

Дети прыгали от счастья, а Александра Семеновна отнеслась спокойно. Она прекрасно знала эти встречи, с красивыми словами и шоколадными конфетами в голодные годы, и потому отнеслась к поездке без особого восторга. Но Москва сблизила ее с ребятами, и, подружившись с ними, она с горечью отметила про себя, что это очередной 7 «А», с которым ей тоже когда-то придется (ах, ну что за штука, Время!) расстаться.

Тот самый 7 «а», оставшийся в Хабаровске, давно вырос – молодые юноши и девушки, оканчивающие институты, слали ей письма. Она старалась не терять связь со своими воспитанниками и всегда сообщала о переездах, но сама же смеялась, что «эти ее из-под земли достанут».

Писали об учебе, свадьбах, родившихся детях и стареющих родителях, погоде, проблемах с деньгами, плохо ходившем транспорте, путешествии на Байкал или отдыхе в санатории. Писали о борьбе за права чернокожих в Штатах, музыкальном фестивале в Сан-Ремо, о новых советских комедиях, песнях под гитару, культе Марины Влади и достижениях в космосе. Писали обо всем, о чем только могла писать молодежь конца шестидесятых, и Александра Семеновна, читая строки со знакомыми почерками, понимала, что не зря еще школьниками они казались ей «иными». В них чувствовалась жажда свободы и независимости, им хотелось безумств и ярких красок, и все, к чему стремилось ее поколение, – уют, спокойствие и тихая, без треволнений, жизнь – казалось им чуждо. Александра Семеновна никого не осуждала. С улыбкой поглаживала ладонью плотные конверты и иногда подолгу задумывалась над тем, как бы она себя вела, не пусти судьба в ее детство войну.

Миша также служил, седел и понемногу старел, не молодела и Александра Семеновна, и им все сложнее было находить общий язык. Они часто ругались и раньше, но теперь скандалы приобрели затяжной характер, и супруги могли поссориться на неделю вперед. Потом, правда, мирились, но уже не так пылко и нежно, как в юности, и это не могло не быть замеченным детьми. Женя оканчивал школу, готовился к поступлению в инженерно-строительный институт, и вечерами, закрывшись в комнате, мрачно сидел над книгами, стараясь не слушать, как переходят на громкий крик родители. Максим занимался плаванием и домой приходил уже в сумерках, но и ему доставался «кусочек» скандала: обиженная, уткнувшаяся в школьные тетради мама, и злой как вепрь отец, стремительным взглядом пожирающий газету, дрожащую в его руках.

Но все-таки они еще были вместе, и Александра Семеновна, понимая, что брак висит на волоске, всеми силами старалась найти в себе терпение и свыкнуться с Мишей таким, какой он есть. Она любила его, и теперь эта была настоящая любовь, опробовавшая самые лихие испытания. Знала она, что и Миша ее любит, только ушла уже романтика, ушла та молодость и снисходительность, присущая новобрачным, и оставались где-то далеко позади белые ночи, пригревшие когда-то под своим крылом юных влюбленных.

В отпуск они приезжали в Ленинград, а на летние каникулы увозили туда мальчишек. Дядя Павлик, вышедший на пенсию по состоянию здоровья (нога стала совсем неважной), с сентября по май ждал наступления лета и приезда своих обожаемых внуков, день за днем отрывая листки на настенном календаре.