Шустрик

Со всех сторон на нее были устремлены сияющие лица пионеров. В нарядных белых рубашках, отутюженных платьицах и алых, пестревших на фоне затемненной комнатки галстуках, вдоль стены выстроились незнакомые и знакомые ей ребята. В стороне улыбалась смотрительница, внимательно взирали женщины в строгих костюмах – по всей видимости, администрация школы. В дальнем углу скромно переминался Миша с букетом слегка заиндевевших роз, расплывалась в улыбке Ниночка и неловко глядели на нее сыновья. А когда дети, произнеся трогательную речь, запели песню, странно и немного смущенно улыбнувшийся дядя Павлик осторожно подвел Александру Семеновну к застекленному шкафчику и распахнул дверцы.

Она ахнула. Прямо на нее с узенькой полки глядели сразу три знакомые вещи: любимая ложка из приюта с нарисованным львенком, тетрадка по чистописанию за третий класс и алый, изрядно потрепанный, но не потерявший свой гордый вид, пионерский галстук.

Именно в нем она читала стихотворение Ольги Берггольц. И Александра Семеновна, забыв, как еще совсем недавно в бешенстве отгоняла от себя всплывавшие тут и там воспоминания, вновь увидела себя десятилетней худенькой девчонкой, ощущая, как болтается на шее кусочек тонкой хлопчатобумажной ткани, навсегда пропахнувший гарью и пылью. Она улыбнулась, и сияющие раскрасневшиеся лица в музее тут же превратились в раненых, но сильных и внимательных солдат, уставших и озабоченных врачей, молоденьких санитарок. И гордо вскинув голову, она втянула носом воздух, чтобы произнести первую строчку.

Зал был полон людей. В воздухе витал запах крови, спирта и мытых бинтов. Гремя костылями, входили в помещение запоздалые зрители. На старой, слегка скрипучей сцене тяжело колыхался занавес – за кулисами шли последние приготовления к концерту.

– Готова, девочка? – полуседой узкоплечий юркий мужичонка с папкой в руках – какой-то там чиновничий организатор – подошел к Саньке. Она уже приметила его полноватые щечки и совсем неплохой вид – там, откуда он пришел, вовсе не голодали.

– Хорошо прочитаешь, будет тебе сладкий подарок, – прошептал он ей на ушко, и внутри Саньки что-то екнуло. Рот в мгновение ока наполнился слюной, но одновременно захотелось сильно треснуть мужика. – Все, пора, – и он вытолкнул ее на сцену.

– Дорогие зрители, выступает юная артистка – Саша Кавалерова! – громко возвестил он зрителям и, скорчившись в деланной улыбке, быстро покинул сцену.

А в зале сидели люди. Кто-то – сморщившись от боли, кто-то – с интересом выглядывая из-за голов, чтобы получше разглядеть «юную артистку», кто-то с закрытыми глазами – настолько больной и усталый. И как бы плохо тогда им не было – сладкие подарки суждены им были только после войны. А пока Санька – вот их весь подарок.

И сжала она ручки на груди, и вскинула голову так гордо, как только могла, и всмотрелась вдаль, где виднелось заходившее солнце… А раненые военные внимательно наблюдали за ней из зала, не понимая, что же происходит с этой маленькой девочкой.

Все присутствующие увидели, как Александра Семеновна осторожно взяла в руки галстук и, закрыв глаза, прижалась к нему носом. Она была права: он пах войной, и тысячи воспоминаний всплыли разом в ее голове. Это была ее жизнь, горечь ее невиданного, сиротского детства, которое должно оставаться в ее сердце и памяти, и которое только она может передать следующим поколениям. Она не может бояться прошлого.