Шустрик

Однако строились новые районы, возводились дома, детские сады, поликлиники и школы, открывались научные центры и процветали фабрики. И хоть нравилось Александре Семеновне это развитие – все-таки екало сердце оттого, что нет уже многих соседей по коммунальной квартире, и ее школьных учителей, и нянечки из приюта – умерла за неделю до их приезда… А Аничков дворец настолько преобразился, что Александре Семеновне стало даже неловко за него – помнит ли кто здесь про госпиталь?

Но унывать было некогда: по-прежнему росли дети, и она, помня свое обещание перед самым окончанием школы – «передавать опыт новому поколению», – принялась работать с еще большим усилием.

Она устроилась в школу неподалеку от дома, где ее тут же назначили завучем. Начались столь любимые привычные будни: уроки, классные собрания, литературный кружок, стенгазеты, концерты, экскурсии.

Миша отказался выходить на заслуженную пенсию, и по-прежнему усердно трудился. Жил в старенькой коммунальной квартире дядя Павлик, плохо ходивший, но во многом благодаря Александре Семеновне не унывавший. Каждые выходные они с Мишей приезжали к нему, привозя газеты, продукты, чинили вновь сломавшийся телевизор. Дядя Павлик перестал любить прогулки, но Александра Семеновна упрямо выводила его во двор, и как прежде они шли вдоль Невского, сворачивая на канал Грибоедова, гладили холодные каменные головы львов и молчаливо стояли рядом. Субботними вечерами заезжал Женя, только-только женившийся на веселой толстушке Ниночке, привозил крымское вино, следом прибывал широкоплечий, накачанный Максим – студент спортивного института, и всей семьей они садились ужинать в тесной комнате, где когда-то жила с родителями Санька.

Пасмурным январским днем, сразу после выхода с зимних каникул, Александра Семеновна проводила собрание совета дружины. Отпуска ей не хватило – в квартире делали ремонт, и, выйдя на работу, Александра Семеновна в первый же день почувствовала упадок сил. На собрании сильно разболелась голова, и она, надеясь, что захватила с собой таблетку, собралась было пораньше отпустить детей, но тут слово попросила восьмиклассница Маша Артемова.

– В школе, в самом начале Невского, есть музей юных участников обороны Ленинграда. Открылся совсем недавно. Надо вывести туда средние классы!

– Точно! – поддержал щупленький Вовка Рощин. – Мать была, говорит – вся история войны в двух комнатах!

Ребята, к большому удивлению педагога, с большим восторгом восприняли эту новость. У Александры Семеновны кольнуло в груди, и как-то жалобно сжалось сердце. Да, она слышала про этот музей. Дядя Павлик многократно твердил, чтобы она его посетила, но впервые в жизни Александра Семеновна поняла, что не желает приближаться к своей школе – даже отказалась там работать. И не табличка «при артобстреле» была тому виной, а тяжелые, нависшие грузом воспоминания.

Она стала бояться их. Может оттого, что медленно и верно отходили в прошлое молодые годы, и все меньше и страшнее представлялся ей 125-граммовый кусочек хлеба. Или просто потому, что в Ленинграде о войне теперь говорили разве что за обеденным столом седые «блокадники» и фронтовики, разменявшие не один десяток. Она видела «ту самую войну» – это выглядело нелепо.

Но приближалось 27 января, день, когда блокада была полностью снята, дети так рвались в музей, что барабанили кулаками по партам – и Александре Семеновне, молча хлопавшей глазами, наблюдая такую картину, оставалось лишь кивнуть головой.

Дядя Павлик тоже вызвался идти. Ранним морозным утром Мишин сослуживец довез их на машине до школьной арки. В дворик входили осторожно – было не только скользко, но и боязно: как там внутри? Говорить не хотелось – крепко держа дядю Павлика за руку, Санька качала головой, вспоминая, как в этом самом дворе собирала ватагу своих «строителей», как знакомились они с веселым, усатым и крепким дядей Павликом. Каждое утро, завидев ее издалека, он, не давая ей опомниться, подбегал, хватал на руки и подбрасывал вверх с такой силой, что девчонки-рабочие визжали от ужаса – вдруг не словит? Но сама Санька ни чуточки не боялась – лишь хохотала во все горло и кричала «бис». Теперь же дядя Павлик шел осторожно, с трудом передвигая свои семидесятилетние хрупкие ножки, крепко держась за Санькину руку, будто вся его жизнь зависела от нее…

Она совсем забыла, что с детьми они договорились встретиться во дворе школы – молча, в каком-то забытьи стояла перед узенькой дверцей с надписью «Музей «Юные участники обороны Ленинграда», никак не решаясь распахнуть ее, пока дядя Павлик сам не потянулся к ручке.

Музей оказался маленьким, но Александра Семеновна, войдя, с непривычки растерялась. К ее удивлению, дядя Павлик чувствовал себя здесь куда бодрее и увереннее, чем на заснеженной улице. Он взял Александру Семеновну под руку и провел в какую-то комнату.

Не успев осмотреться, она обомлела.