Шут для птичьего двора (СИ)

Поначалу Иннегарда заперли в комнате. Но на закате за ним явилась стража, и старший сын барона по приказу отца был отведен в тюремную камеру. Идущего под конвоем Иннегарда — тихого, растерянного — провожали недоумёнными, осуждающими, опасливыми взглядами.

Полукровка тут же отправился к Гилэстэлу. На этот раз князь оказался у себя.

— Его заперли в подвале, — сообщил Астид.

— Я знаю, — откликнулся князь, сидя в кресле и перелистывая одну из своих книг.

— Что дальше?

— Подождем.

— Чего?

— Пока баронесса допечёт мужа. Думаю, к утру он согласится с её требованием.

— С каким? — покосился на князя Астид.

— Казнить Иннегарда.

Астид изумлённо уставился на князя.

— Вы шутите?! Собственного сына?!

— Именно. Киара жаждет мести. И, я уверен, добьется желаемого.

Полукровка озадаченно потер лоб, усмехнулся.

— Так вот что вы затеяли…

Князь отложил книгу, поднялся.

— Давай-ка навестим арестанта.

Стража беспрепятственно пропустила их к Иннегарду. Открывая замок тюремного подвала, караульный предостерег князя:

— Осторожнее, Ваша светлость. Кто его знает, чего у него на уме.

Тюремные камеры были пусты — мелких нарушителей в честь праздника отпустили. В тесной каморке за массивной решеткой на деревянном топчане сидел Иннегард. Он с надеждой взглянул на приблизившихся к камере Гилэстэла и Астида.

— Вас прислал отец?

— Нет, мы пришли по собственной инициативе, — князь остановился перед решеткой, сложив руки на груди. — Знаешь, Иннегард, честно говоря, я поражён. И не я один. Ты выбрал радикальное средство, чтобы поквитаться с братом и невестой за их предательство.

— Но я этого не делал! — протестующее воскликнул Иннегард. — Это была случайность! Нелепое невезение.

Вскинув глаза, он наткнулся на скептический взгляд князя.

— Конечно, не делал, — излишне поспешно согласился Гилэстэл, всем своим видом, однако, показывая истинное отношение к заявлению Иннегарда. — Конечно, это была случайность, роковое стечение обстоятельств. Я в это верю. Но вот верят ли остальные…

— Я не желал им такой участи, — простонал арестант, роняя голову на ладони. — Унизить — возможно, посмеяться — наверняка. Но не убивать их. Я не хотел такого исхода. Не хотел…

Гилэстэл сочувственно вздохнул.

— Я верю тебе, Иннегард. И поговорю с твоим отцом, постараюсь убедить его смягчить наказание.

— Благодарю, — отняв ладони от лица, Иннегард с признательностью посмотрел на князя.

Утром, как и предвидел князь, Фаннегард Хонгескъё принял решение. Собрав в зале домочадцев и гостей, барон обвёл их угрюмым взглядом запавших глаз. Голос, когда он заговорил, был негромким, но твёрдым.

— Уважаемые гости. Вы прибыли в мой дом на праздник. Но оказались вовлечены в трагические события, произошедшие по вине члена моей семьи. Моё горе от потери сына и его супруги омрачается тем, что в их гибели повинен другой мой сын. Принятое решение далось мне нелегко. Как отец, я безутешен. Как глава дома Хонгескъё и судья на своих землях, я должен быть справедливым. Я выношу смертный приговор Иннегарду Хонгескъё, своему старшему сыну, и приговариваю его к казни через обезглавливание. Казнь состоится завтра утром. Похороны моих сыновей и виконтессы… тоже завтра.

Находящиеся в зале эльфы и люди застыли, поражённые вердиктом барона. Кто-то из женщин сдавленно всхлипнул. Гилэстэл выступил вперед.

— Барон! Я присутствую здесь от имени Его Величества. И его именем я прошу помилования.

— Простите, Ваша светлость, — голос барона чуть дрогнул. — Но это дело касается не государства, а моей семьи. И здесь я останусь верен своему решению. Казнь состоится в назначенный час.

Фаннегард, не глядя по сторонам, покинул зал быстрым шагом. Вздыхая и глядя вслед барону, кто — с сочувствием, кто — осуждающе, ошеломлённые гости медленно разошлись.

Вновь застучали топоры и заскрипели пилы — во дворе торопливо возводился эшафот. В замковом склепе спешно готовили два новых места: одно предназначалось для Виарины и Эрегарда, другое — для осуждённого. Гилэстэл, спустившись в усыпальницу, с интересом понаблюдал за работой камнетёсов, гравирующих надмогильные плиты. Над той, что закроет гробницу влюблённых, трудились трое: выбивали орнамент по периметру, аккуратно обводили витиеватые буквы имён и слово вечной любви, золотили надписи. Другая плита, без прикрас и изысков, уже была готова. На ней незамысловатым шрифтом были высечены два слова — Иннегард Хонгескъё. Гилэстэл усмехнулся, оценив разницу в оформлении.

Некоторые из гостей, не желая быть свидетелями предстоящих событий, покинули замок. Но большая часть осталась. Странно было смотреть на них, расхаживающих с драматическими лицами в цветных праздничных нарядах. Напоминанием о том, что праздник сменился горем, стали лишь траурные повязки и ленты, наспех нарезанные из черного шёлка и розданные гостям.